Давай вместе

Как бы там ни было, я заинтригован. И хочу услышать от нее подробности. Я спрашиваю. Она отвечает. Поименно, покроватно. Начиная с первого (Уэйн Картрайт, за сараем для велосипедов, средняя школа Элмесмер) и заканчивая последним (Мартин Роббинс, за шесть месяцев до меня, на свадьбе в Уэльсе). Начиная с самого младшего (снова Уэйн Картрайт, 17 лет) и заканчивая самым старшим (Саймон Чадвик, музыкант сорока лет). Начиная с худшего (Алан Вуд, юрист, тридцать с небольшим лет, разведен) и заканчивая лучшим (Томми Джонсон, художник-декоратор из Вест-Энда). Подробно рассказывает о своей самой продолжительной ошибке (Энди, агент по продаже недвижимости, с которым они вместе жили) и самой короткой («Джимми или Джонни, точно не помню. Я напилась и обкурилась. Вообще мало что о нем помню»).

И где-то в разгаре нашей беседы, несмотря на то что наши откровения взаимны, у меня возникает странное чувство. Оно приходит вдруг, ниоткуда, но, появившись, уже не оставляет меня. Эми продолжает говорить, я слушаю, но мне вдруг становится тошно. Я начинаю представлять себе все, что она рассказывает. Я невольно представляю себе то, что она выделывала с этими типами. Все то же самое, что и со мной; то, что связывает нас с ней воедино. Понимаю, что это полный бред, но мне от этого не легче. У меня уже давно не было такого чувства. Потому что мне уже давно было на всех начхать. Почти все девчонки, с которыми я спал, ничего для меня не значили — так, развлечение на одну ночь. Я практически ничего о них не знал, а их прошлые интрижки с другими парнями меня совершенно не касались. Да и с чего бы? Я же не собирался продолжать с ними отношения. У меня с ними и будущего-то не было, так зачем волноваться о прошлом?

Но сейчас все иначе, совершенно иначе. Последние несколько дней я много думал о том, что сказала мне Эми в ванной Хлои. О тех трех словах. И я думал, что, наверное, должен был ответить ей по-другому. Потому что Эми дорога мне. Очень. Кажется, я влюбился в нее. Поэтому мне так больно слышать все эти откровения. Я хочу, чтобы она была моей. Только моей. Вся без остатка. А значит, я должен знать о ней всю правду, в том числе и эту. Но я не хочу знать, что она могла изменить своему парню. Что она могла напиться и лечь в постель с кем попало, поскольку была не в состоянии уехать домой. Я был бы счастлив не знать всего этого. Потому что я не хочу, чтобы подобное случилось со мной.

Я сопротивляюсь этому чувству, пытаюсь заставить себя не быть такой задницей. А ей каково после моих откровений? Так что нечего трагедию ломать. Не стоит ревновать и бояться. Не надо опускаться до такой низости. Не поддавайся этим мыслям. Наоборот, это даже хорошо, что вы открыто во всем друг другу признались. Это нормально. Пойми, всем приходится мириться с подобными фактами, всем, за исключением тех, кому удалось жениться на девственнице.

— Но с ними все кончено? — спрашиваю я, закончив со своим номером двадцать пятым и выслушав о ее номере двенадцатом.

Она пристально смотрит мне в глаза и говорит: — Да.

— Все они в прошлом? Между вами все кончено? Никто никому ничего не должен?

— Нет.

— Хорошо, — говорю я, стараясь скрыть облегчение. — Я рад.

— А у тебя? — допытывается она. — Я все теперь знаю или были еще женщины? Старая любовь?

— Нет, — уверяю я, — только ты.

— А Зоя? К ней у тебя не осталось никаких чувств?

— Нет.

— А к Салли?

— Нет.

Она смотрит на стол.

— Она тебе не звонила?

— Нет, и, думаю, не позвонит. Кейт сказала, что они с Джонсом уехали в Глазго — пытаются наладить отношения.

Эми кивает, — кажется, удовлетворена ответом. Потом поднимает взгляд и спрашивает:

— А Хлоя?

Наверное, если бы она попросила меня спустить штаны и описать всю улицу, я бы не больше удивился. Я пытаюсь сказать: «Что?» — но получается только «О?».

— Ты ей нравишься.

— Скажешь тоже! Мы всего лишь хорошие друзья.

— Ну и что? Знаешь, друзья иногда и в постели дружат.

— Ну да, — говорю я, а у самого голос виноватый. — Только это не про нас, понятно?

— И что, никогда не хотелось? Ведь это самое главное. Не то, спал ты с ней или нет, а твои мысли — думал ли ты об этом.

— Нет. Этого не было и не будет. Эми наклоняется ко мне и целует.

— Вот и хорошо, — говорит она с улыбкой. — Прости, но я должна была спросить об этом.

— Почему?

— Почему? Потому что, если бы ты был к ней неравнодушен, я бы не смогла с ней дружить. Я бы ее к тебе на пушечный выстрел не подпустила. Ты же понимаешь?

— Да, но теперь, надеюсь, все разъяснилось?

— Да. — Она вынимает бутылку из ведерка со льдом. Пустая. Потом смотрит на часы. — Пошли, — говорит она. — Пора к Максу, а то опоздаем.

ВЕЧЕРИНКА

Вечеринка у Макса приносит значительное облегчение. Максимальное облегчение. Этот вечер можно было бы заснять и пускать как рекламный ролик: «надежное средство облегчит ваши страхи и страдания» — для парней, которые, подобно мне, боятся знакомиться с компанией своей девушки.

Как только Макс открывает дверь, я перестаю нервничать и напрягаться. Он приветливо улыбается: «Эй, это и есть твой новый парень». И все.