Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам

В Краснодаре на вокзальной площади нас встречают тысячи комсомольцев. Уже поздний вечер, и они пришли с пылающими факелами. Мартини помогают взобраться на грузовик. «Итальянский комсомол борется с фашистским режимом. Я привез вам братский привет от всех молодых пролетариев нашей истерзанной, залитой кровью страны. Мы выстоим! Мы победим!» Жозя, белый от волнения, переводит речь. Вся площадь, да что там площадь — сама ночь, в звездах и факелах, лопается от восторженных криков: «Да здравствует итальянский комсомол!» У меня — комок в горле. Вместо продуманной и заранее подготовленной речи бросаю в толпу встречающих несколько фраз об интернациональном братстве комсомольцев всего мира и о нашем комсомольском долге поддержать итальянских товарищей. И в ответ: «Да здравствует мировая революция!» И сотни факелов, поднятых вверх.

И так всюду: в Грозном и Армавире, в Шахтах и Таганроге.

Антонио, не стесняясь, вытирает слезы и выступает, выступает на многотысячных митингах, и в заводских цехах, и возле нефтяных вышек, и на трехсотметровой глубине под землей перед молодыми шахтерами.

Но всему приходит конец. Наш амиго Антонио уезжает. На прощание мы фотографируемся втроем: он, Жозя и я. «Этот снимок не должен попасть в газеты, — предупреждает Мартини. — В Италии никто не знает Антонио Мартини, но мое лицо довольно хорошо известно синьорам из ОВРА». Страшно подумать, что этого веселого, душевного парня, покорившего всех наших девчат, могут сграбастать чернорубашечники и подвергнуть мучительным истязаниям. «Ты им не поддавайся, Антонио. Отпусти бороду, загримируйся получше». Он хохочет: «Да, да. Длинная борода и темные очки. Сам дьявол не узнает Антонио Мартини».

Уехал. А наша Северо-Кавказская организация шефствует теперь над итальянским комсомолом. Меня назначают председателем интернациональной комиссии. Жозя, конечно, секретарь. Проводим сбор средств. Пишем письма о своих успехах и достижениях. Создаем комиссии связи при крупных комсомольских ячейках. Собранные деньги и письма посылаем в ИК КИМ. Оттуда идут информационные материалы, экземпляры подпольной газеты итальянской молодежи, тезисы докладов о деятельности Коммунистического Интернационала Молодежи.

А со мной происходит нечто непонятное: я теряю вкус к своей любимой пионерской работе. Опускаются руки. Ничего не идет в голову. Поехал как-то в Таганрог, обследовать тамошнюю пионерскую организацию. Сделал доклад о деятельности итальянского комсомола на собрании актива, и, как потом говорили, доклад получился обстоятельный, зажигательный. Даже Евсееву по этому поводу позвонили. А стал отчитываться о поездке на заседании крайбюро и, что называется, ни бе, ни ме, ни кукареку. Плел всякую чепуху. «Да зачем, собственно, мы тебя туда посылали, Митька?» — спрашивает Коля Сериков и устраивает мне крепчайший разнос.

Вот тогда-то я и задумался всерьез о своей судьбе. Скоро девятнадцать. Из них более пяти лет отдано мальчишкам и девчонкам в красных галстуках. Тула, Ленинград, Ростов. Костры, палатки, походы… «Здравствуй, милая картошка-тошка-тошка…» А если «тошка-тошка» надоела? Учителем быть не собираюсь. Как-то не тянет к педагогической деятельности: здравствуйте, дети, на прошлом уроке мы закончили проработку «Капитанской дочки». Кто хочет вскрыть противоречия во взаимоотношениях представителя дворянского класса Гринева с вождем стихийно-революционного казачества Емельяном Пугачевым?.. Фу ты, господи, какая тощища!.. А чего же ты хочешь? Делать революцию. Но она уже сделана без тебя. Поздновато, дорогой товарищ, родился. И тут вновь и вновь мерещится Антонио. Без бороды, без черных очков, совсем такой же, каким был с нами. Чернорубашечники идут по его следу, словно овчарки. Окружают дом, где на квартире старой Франчески собрались комсомольцы с завода «Фиат». Неужели попались? Но старуха ведет их в подвал. Это старинный дом с подземным ходом. Откатывают тяжелые бочки из-под вина. Пахнет землей и уксусом. Да, на этот раз спасены! А завтра?

И вот, не посоветовавшись ни с кем из друзей, я написал Саше Мильчакову, что больше всего на свете хочется мне работать в ИК КИМе. Отправил письмо заказным и две недели ходил как чумной. Ответит или нет? Не ответил. Да и то сказать, на что я, собственно, рассчитывал? Неужели, кроме меня, нет в комсомоле ребят, достойных работать в ИК КИМе? Какие основания у тебя, Муромцев, проситься на международную работу? Да, пожалуй, никаких. Ну так и занимайся своими пионерскими делами и налаживай интернациональную связь.

Я решил, что потерплю немного еще, а потом попрошусь на газетную работу в «Большевистскую смену». И тут — ответ Мильчакова. Оказывается, Шацкина не было в Москве, но вот он приехал, и Саша с ним поговорил. «Товарищи в ИК КИМе о тебе слышали и одобрительно отозвались о бурной твоей деятельности по налаживанию интернациональных связей. В ближайшее время состоится решение Цекамола о направлении тебя на работу в ИК КИМ». Всё. Точка. Подписал — Мильчаков.