Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам

Узнал, что одна из бомб разорвалась возле их дома. Осколок попал во второй этаж и оторвал обе ноги Жюгждене — жене заместителя Венцловы по Наркомпросу. Телефон молчал. Побежал за врачом. Женщина истекала кровью. Врач делал перевязку и покачивал головой — Жюгждене умирала.

Во дворе дома собрались почти все жильцы. Пришел Гира с женой. Настроен он был воинственно.

— Опять псы-рыцари, опять они… Ну, товарищ Антанас, теперь литовцы не одни. Немцам не поздоровится! — восклицал он, грозя западу маленьким кулачком.

Ждали нашего воздушного контрудара… Когда стемнело, бомбежка прекратилась.

— Ну вот и всё. Отогнали! — вздохнул кто-то с облегчением.

Вдруг защелкали пистолетные выстрелы. Командир с двумя шпалами в петлицах яростно расстреливал из пистолета лампочки, вспыхнувшие под колпаками уличных фонарей, и страшно матерился:

— Ориентиры для бомбардировщиков оставили, так вас и так… Пятая колонна действует, так ее и этак… Мерзавцы! Предатели!

Пятая колонна… А вдруг! Венцлова вспомнил кадемов, таутининков — всю эту черную свирепую мразь, забившуюся в глубокие щели подполья. Они-то ждут своего часа!

В комнатах было темно и неуютно. Элиза не зажигала света, видимо испуганная расправой с уличными фонарями, учиненной сердитым командиром. В комнаты сквозь пустые оконные рамы врывался ветерок, шевелил гардины, разбрасывал по столу бумаги.

Телефон по-прежнему молчал.

Венцлова считал себя уравновешенным, умеющим владеть собой человеком. И не трусом. Уж во всяком случае, не пугливым. Кроме того, он был членом правительства молодой республики, одним из ее народных комиссаров. Значит, нес ответственность за судьбу своей страны; значит, должен что-то предпринять, во что-то вмешаться. Тем более что и ЦК и правительство еще оставались в Каунасе. В Вильнюс перебрался только Наркомпрос и Наркомсобес. Значит, он, как народный комиссар, — уполномоченный правительства в Вильнюсе. Так велят обстоятельства. Но что он должен делать? С чего начинать? Подумал: «Но я же беспартийный…» И тут же, мысленно, прикрикнул на себя: «Пытаешься уйти от ответственности!.. А разве ты бы сейчас иначе думал, если бы в кармане у тебя лежал партийный билет?»

Решил: завтра же с утра пойдет в горком и во что бы то ни стало свяжется с Гедвиласом или Палецкисом. Есть же телеграф, радио, наконец! А делами Наркомпросу пусть займется Гира. Ведь Жюгжда еще не вернулся из Каунаса. Бедняга не знает, что его жена стала одной из первых жертв войны.

И тут как раз позвонили, и сразу же застучали во входную дверь. Услышал радостный крик Элизы. Выбежал из кабинета — ребенок на руках у матери. Элиза рыдает, а сынишка смеется и что-то оживленно рассказывает.

Сразу стало легче дышать.

— Видишь, и Томас с нами. Как-нибудь обойдется! — сказал жене. Пожал руку Корсакене, привезшей из Каунаса и свою маленькую дочку. — Ну, как там у вас? Как Корсакас?

Молодая женщина растерянно улыбалась:

— Ну ничего… Пока ничего… Вот, доехали… Костас говорил — всё наладится. Правительство принимает меры…

Потом пили кофе, слушали радио. Полевые части Красной Армии двинуты к границам, чтоб выбросить вон фашистских захватчиков…

Венцлова долго не мог заснуть. Вспомнилось, как еще в ту мировую войну он, тогда восьмилетний мальчишка, впервые увидел немецкого солдата. Пришел солдат в Тремпиняй и тум… тум… тум… прямо к их дому. Мать заохала: наверное, расстреливать начнет. Навстречу солдату вышел угрюмый, подавленный отец. Спрашивал, что угодно пану солдату. Спрашивал по-литовски, по-польски, по-русски. А тот выкрикивал что-то свое, гортанное, непонятное. А усы у солдата, как крылья орла на железной каске, торчали вверх. Кое-как объяснились жестами. Солдат требовал сала и меда. А когда получил, то весь просиял, прижмурившись понюхал коричневые, в золотистых капельках соты, вытащил из кармана пригоршню медных монеток и сунул отцу. Сказал: «Зер гут… Данке!» И тум… тум… тум… — ушел, мурлыча какую-то песенку. Слава пресвятой деве, пронесло беду! Мать истово перекрестилась. Беда прошла мимо их дома, но не мимо Литвы. Пожары, расстрелы, аресты… А после железная длань оккупантов сомкнулась на литовском горле. Отдай то, отдай другое, подавай третье. Свирепые крайсгауптман и амтсфорштеер[48] своими реквизициями и поборами едва не довели всю округу до голодной смерти. Впрочем, помещики, ксендзы и лавочники отдавали только часть нажитого. И восполняли потерянное, сдирая последнюю шкуру с мужика, хотя, сказать по правде, и шкуры-то никакой не было, немцы сами оказались первоклассными шкуродерами… И вот опять они, немцы. Спустя двадцать семь лет. Но теперь захватчикам придется туго. Сталь столкнется со сталью, и чудовищный звон и лязг встречных ударов отзовется во всех углах покоренной, навзничь опрокинутой Европы эхом пробудившейся надежды…