Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам

— Итак, не прощайте, а лишь до свидания, драугас Муромцев.

— Всего, всего вам доброго, Антанас! Ты, Людас, не беспокойся. Бронислава Игнатьевна будет всегда с нами.

И вот уже, навалившись плечом на входную дверь, Дмитрий выдавил ее наружу, и задохнулся, грудью сшибившись с пургой. На улице неустанно работала гигантская ветряная мельница, зацепляя белыми своими лопастями и небо и землю. И в этот чудовищный снеговорот вошли и сразу же растворились две фигуры: одна повыше и пошире, в большой мохнатой шапке, другая поменьше, забегающая вперед, в обтягивающей голову шапочке, чем-то похожей на монашеский клобук.

Драугас Венцлова и драугас Гира. Вот они дотопали до калитки, и следы их тотчас же замело. Исчезли вместе с ветром… «Дуют ветры от Урала, и снега метут…» У Дмитрия защемило сердце, когда он подумал, что уже нескоро, а вернее, никогда не прозвучит частое, быстрое постукивание в стекло драугаса Гиры и солидный стук сильных пальцев драугаса Венцловы…

Он прошел по их заметенным следам и с трудом закрыл калитку.

Глава одиннадцатая ДЕЛА ОПЕРНЫЕ

Вот Пенза и стала крупным театральным центром.

Ну, прежде всего, разительно изменилось лицо Областного драматического театра. Треплев и Белов, заменивший Анну Юльевну Веселер на посту директора, работали очень дружно, понимали друг друга с полуслова и из среднего театра сделали хороший театр. Конечно, помог и приезд в Пензу таких ярких актеров, как Владимир Стебаков, Климов, Жулинский, но главное заключалось в том, что и старые пензенские актеры поверили в свои силы и в опытных руках Треплева раскрылись, сверкнули новыми, дотоле для них самих скрытыми гранями мастерства.

«Вы никогда не имели такого зрителя, как теперь, — не уставал говорить Треплев. — Бойцы Красной Армии. Через несколько дней они будут там, где смерть всегда рядом. Окончится спектакль, и они погрузятся в эшелоны. Вы даете им последнее напутствие. Оно должно быть громаднейшей эмоциональной силы. Вы обязаны подарить им всё самое лучшее и высокое, что заключает в себе искусство. Это ваш священный долг. Я не боюсь этого слова. Именно так, и только так! Помогите же им познать всю глубину любви и ненависти во имя этой любви!»

Да, партер и ярусы каждый вечер наполнялись людьми в шинелях, а иногда белели от множества новеньких полушубков, — через Пензу непрерывным потоком двигались на запад всё новые и новые воинские части, сформированные в глубинах страны — на Урале, в Сибири, Казахстане. И огромный, на тысячу триста мест, театр не вмещал и десятой части желающих попасть в него.

Напряженно работали и госэстрада, и оборонный театр миниатюр, и хозрасчетная опера. А в клубе железнодорожников разместился Ростовский театр музыкальной комедии, недавно эвакуированный в Пензу. И он тоже всегда был переполнен. В области работало еще три драматических театра: Кузнецкий городской, колхозно-совхозный в Нижнем Ломове и совсем молодой Сердобский драматический. А ежели учесть еще, что в Пензе, кроме собственных музыкального и художественного училищ, находилось и Московское имени Чайковского, то нетрудно представить, ка́к доставалось Королеву и Муромцеву, представлявшим, по существу, весь отдел по делам искусств. Был, правда, еще бухгалтер, гордо именующийся начальником планово-финансовой части, и Зоя, славная веселая девушка — секретарь отдела, она же машинистка, она же курьер. А директоров учреждений искусств набралось порядком, и у каждого из них были не только неповторимый характер и собственные принципы воздействия на «начальство», но и сложнейшие отношения со своими художественными руководителями, у которых, в свою очередь, были и характеры, и приемы, и сложности взаимоотношений… И во всё это Королеву и Муромцеву приходилось встревать: кого-то с кем-то мирить, что-то координировать и выносить окончательный приговор. А ведь и Константин Васильевич, и Дмитрий были всего-навсего журналистами, не имевшими никакой сноровки в общении со всеми этими капризными и ревнивыми девицами: Мельпоменой, Талией, Терпсихорой…

Оставаясь на короткие минуты вдвоем, они сочувственно поглядывали друг на друга и тяжело вздыхали. И всё же многое приходилось решать именно им, полагаясь лишь на свое политическое чутье и интуицию.

— Ты, Дмитрий Иванович, действительно уверен, что у Марушиной чисто лирическое сопрано и у Доры Павловской — тоже лирическое, но с колоратурным оттенком? — играя желваками, спрашивал Королев.

— Так считает Вазерский, а он в таких делах дока, — возразил Дмитрий.

— За каким же чертом, — взрывался Королев, — обращаются в отдел — кому петь на премьере? Что мы в этих оттеночках смыслим!

Горюшкин-Сорокопудов и Котов яростно, до одурения спорили о путях развития станковой живописи. В качестве арбитра приглашался Королев.