Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам

Оскар стал моим другом. До сих пор не понимаю, что интересного нашел он тогда во мне, пятнадцатилетнем подростке, свыше всякой меры увлеченном пионерской работой! Сразу же после заседания Центрального бюро, на котором я здорово распетушился, Оскар затащил меня к себе в гостиницу «Люкс», и мы проговорили с ним до поздней ночи, потом спали на одной кровати, а утром я уезжал в Тулу, просто захлебываясь от гордости, — мне подарил свою дружбу Оскар Тарханов! Нет, то не было у него случайное, внезапно вспыхнувшее и скоро забытое чувство симпатии старшего к младшему. На мое чувство восхищенной мальчишечьей любви и глубочайшей преданности Тарханов отвечал неизменным теплым вниманием. Он интересовался мною не только в часы редких встреч, когда я по своим пионерским делам приезжал в Москву и старался во что бы то ни стало повидаться с Оскаром. Он следил за моей жизнью, за моими поступками, отвечал на мои длинные восторженные письма и в конце концов рекомендовал меня для работы в Ленинграде. А к этому времени он сам, выбранный на VI съезде комсомола почетным комсомольцем, перебрался в Ленинград и был направлен на партийную работу на знаменитый «Красный путиловец».

Почти каждый свободный вечер я проводил у него в «Астории», где тогда размещалось общежитие партийных работников Ленинграда.

В небольшой комнате, в которой Оскар жил со своей женой Милочкой, всегда было полным-полно народу. И хотя, надо полагать, у Тарханова хватало всяких дел (он писал историю КИМа и делал это только в ночные часы, потому что по десять — двенадцать часов проводил на заводе), он ни разу не сказал мне «я занят» или «мне сегодня некогда», а щедро отдавал мне короткие часы своего вечернего отдыха.

Очень мягко, я бы сказал — деликатно, расширял он мои политические горизонты, давая понять, что пионерская работа, при всей своей значительности не может и не должна подменить собою всё то, что предстоит сделать парню с комсомольским билетом.

В 1925 году он рекомендовал меня в кандидаты в члены партии, сказав при этом: «Я верю тебе, как самому себе. Верю в твою душевную чистоту, неподкупность и горячий комсомольский энтузиазм. Если ты будешь работать в партии так, как работал с пионерами, толк из тебя получится несомненно!»

Потом, как это часто случается в жизни, наши пути-дороги разошлись. Вернее сказать, дорога, по которой пошел Тарханов, увела его из Ленинграда — и, значит, от меня — на тысячи километров. Партия послала его в Китай, где он и пробыл два года, участвуя в революционной борьбе коммунистов и комсомольцев Шанхая, Нанкина и Кантона.

Как я бывал счастлив, когда почтальон приносил мне желтый узкий конверт с яркими марками, на которых извивались драконы или добро и открыто глядел Сун Ят-сен.

Иногда письма Оскара были подробными, интересными, как рассказ. Читая их, я как бы ощущал на себе пламенное дыхание грандиозной революционной битвы, кипящей за Великой китайской стеной.

Иногда по тонкой прозрачной бумаге пробегало лишь несколько торопливых строк:

«Как видишь, Митя, пока еще жив и надеюсь раньше или позже — сие от меня не зависит — пожать твою благородную лапу».

Сейчас Оскар учится в Институте красной профессуры и пишет книгу рассказов о Китае. Я уже знаю, как она будет называться: «Китайские новеллы». Оскар читал мне некоторые рассказы. Ничего не скажешь, здорово! Будто написаны они не профессиональным политиком и комсомольским вожаком, а настоящим писателем — Либединским или Лавреневым. Он одобрительно, но и чуть-чуть иронически отнесся к перемене в моей судьбе: «Ну вот и выскочил из пионерских штанишек. Работаешь в КИМе? Что ж, это неплохо, если в конце концов добьешься живой работы в стране. Опасайся одного — чтобы не засосал аппарат, а то выйдет из тебя молодой старичок с портфелем под мышкой, и будешь ты оглядываться по сторонам — как бы чего не вышло». Я сказал Оскару, что мечтаю о подпольной работе, чтобы было трудно, опасно и рискованно. Ласковая и чуть насмешливая улыбка тронула его маленький, как у девушки, рот. «Будет тебе белка, будет и свисток! Только не столь, может быть, скоро, как ты рассчитываешь». И, хлопнув меня по плечу, закончил своей любимой поговоркой: «А ты говоришь — купаться!»

Много позже, и как-то неожиданно, в жизнь мою вошел Александр Мильчаков.

После XIV партийного съезда, в январе 1926 года в Ленинград приехала группа членов Центрального Комитета партии, в которую входили товарищи Орджоникидзе, Калинин, Киров, Петровский, Микоян, Андреев, Шверник и другие. Им предстояло разъяснить Ленинградской партийной организации суть решений съезда и помочь ошибающимся, запутавшимся в оппозиционной демагогии коммунистам выйти на прямой ленинский тракт. А так как среди ленинградских комсомольцев насчитывалось немало ребят, поддавшихся на уговоры Зиновьева и его присных, то в Ленинград приехало также несколько членов Цекамола: Соболев, Косарев, Мильчаков, Сорокин, Жолдак, Ханин, Матвеев, Лебедев и другие.