Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам

Мой победитель, Витька Шурыгин, хватает меня за плечо:

— Ты тайну хранить умеешь? Дай честное комсомольское, что никому не скажешь.

— Конечно, честное!

— Ну вот… Мы тут одну штуку придумали. Степаха, Колька, я и еще есть ребята. Когда еще в ФЗУ учились, решение приняли и друг другу торжественную клятву дали. Для крепости! Организовали КСМР, что означает «Кружок содействия мировой революции».

Я прямо глаза вытаращил:

— Постой, постой! Есть же Коминтерн, а у нас, комсомольцев, еще и КИМ. Там и занимаются вопросами мировой революции. А вы какой-то КСМР основали. По-моему, это просто мальчишество!

— Так не всех же в Коминтерн на работу берут! А мы — подготовкой занимаемся. Язык немецкий изучаем. Книги разные революционные читаем… Даже сочинение одного немецкого философа — Гегель у него фамилия — в библиотеке взяли. Только больно уж непонятно… Вот и боксом стали для этого же заниматься. И в тир регулярно ходим…

Я вспомнил слова Хитарова и отчеканил:

— Революция, Витька, не приносится на кончиках красноармейских штыков. Основное условие победы — это политическая зрелость рабочего класса.

А сам в это время подумал: ведь ребята о том же, о чем и я, мечтают. Чтобы, значит, принять участие в грядущих революционных боях европейского пролетариата, чтобы помочь зарубежным товарищам сломить сопротивление буржуазии и установить советскую власть. Иностранный язык… теоретическая подготовка… физическая закалка. Точно подсмотрели и подслушали сокровенные мои мысли. Конечно, их КСМР — пустая затея. А немецкий язык и бокс — это всё здо́рово. Пригодится.

— Знаете что, ребята, — говорю я. — Давайте так… Я поговорю с товарищем Хитаровым. Докладчика из КИМа к вам пришлем. Потом можно будет вашу ячейку связать с какой-нибудь зарубежной комсомольской организацией: начнете переписываться, обмениваться опытом работы. У нас этим делом заправляет товарищ Дарси. Интернациональная связь! А ваш тайный кружок придется распустить. Вы же все комсомольцы. А может ли быть у комсомольцев тайна от других комсомольцев?! Нелепость какая-то!

Вижу, что ребята огорчены. Видно, не того они от меня ждали. Шурыгин поднял пустую кружку к глазам и смотрит сквозь нее куда-то вдаль. Что он видит? Может, баррикады Нойкёльна, красный флаг над рейхстагом в Берлине.

— Наверное, ты прав, Муромцев, — грустно говорит он. — Мы ведь еще пацанами были, когда наш КСМР организовали. Но вот, между прочим… — И вдруг заговорил по-немецки: Es steht entscheidende Klassenkämpfe bevor, und wir müssen ihnen gewaffnet entgegentreten. Dies ist das Ziel, das wir uns gesteckt haben[5].

К стыду своему, я далеко не всё понял. Видно, долго еще издать, пока геноссе Венцель сделает из меня настоящего берлинца. Но всё же сказал:

— Ловко! И выговор, между прочим, вполне приличный.

— Mein Großvater hatte sich beinahe mit einem vertrocknetem Stück Käse verschluckt[6], — сказал Степаха. — Ну, а у меня…

— И у тебя хорошо.

— Кто помог? КСМР. — Шурыгин пристукнул кружкой по столу. — Я у тебя сегодня бой выиграл?

— Ну, выиграл.

— Опять КСМР. — И он еще раз стукнул кружкой. — Знать, толк от него есть.

— А ты небось разные языки знаешь? — спросил Степаха. — Ведь там у вас без языков, что слесарю без рук.

— По-французски знаю. И немецкий тоже учу.

— Так давай по-немецки разговаривать, — предложил Шурыгин. — И если что не так, ты поправляй, не стесняйся.

Вот, стоит самую капельку соврать, и обязательно влопаешься. Они говорили по-немецки гораздо лучше меня.

— Ну его к черту. И так целый день язык ломаю, — кое-как вывернулся я. — А вы «Бандьера росса» знаете?

— Это по-каковски?

— Итальянская революционная песня. «Бандьера росса» значит «красное знамя».

Я попытался пропеть первый куплет.

— А ну еще раз, — потребовал Виктор. — Сто́ящая, видать, песня, боевая!

Кое-как ребята затвердили первый куплет, и мы негромко спели ее хором.

— Порядок! Принимается на вооружение КСМР, — заявил Виктор, но тут же спохватился: — Это я по привычке… Вся наша ячейка эту песню выучит.

— Вот и правильно. А теперь, ребята, пора…

Подошел официант, и я заплатил ему за восемь кружек портера.

— Вы кто же будете? По-грузински или по-армянски поете? — поинтересовался он, бросая на стол несколько мокрых медяков сдачи.

— А мы — интернационалисты, дядька, — серьезно ответил Шурыгин.

Официант согласно кивнул головой:

— Всякие теперь есть. Надысь тут один после дюжины по-своему загоркотал. Ты, говорю, из каких? Я, говорит, бывший черемис, а ныне мариец. Вот и понимай как хочешь. — И обратился ко мне: — А у вас, извиняюсь, фонарь под глазом очень даже светится.

Я обеспокоенно взглянул на Шурыгина.

— Синеет, чтоб его… — сокрушенно подтвердил Виктор.

Мы вышли из пивнушки. Расставаться не хотелось.

— Ну, бывшие черемисы, давайте проводим Муромцева, — предложил Шурыгин.

И мы двинулись пешком, решая на ходу проблемы всемирной пролетарской революции.