Давай встретимся в Глазго. Астроном верен звездам

Я как ошпаренный отскочил от стола Маргарет. В общем-то, ничего особенного я и не делал: передвинул квадратную чернильницу с засохшей фиолетовой гущей на дне (Маргарет пользовалась «ватерманом»), поправил лист серого глянцевитого картона, заменявшего стекло, подержал в пальцах по-женски коротко очиненный карандаш, а потом проверил, подложена ли бумага под хромую ножку стола.

Так приятно прикасаться к вещам, побывавшим в руках Маргарет!

Я пришел минут за двадцать до начала работы. На то была особая причина. Вчера мы наконец сторговались с Гетцке, и его выходной темно-коричневый, в тоненькую белую полоску, костюм стал моей собственностью. Я долго вертелся перед трюмо в нашей круглой гостиной.

Какой-то франт в отлично сшитом и отутюженном костюме и ярко-красном галстуке в черных точечках, темноволосый и бледнокожий, как лорд Байрон, делал какие-то странные телодвижения — то засовывал руки в карманы брюк, то скрещивал их на груди, откидывал назад голову и презрительно усмехался… В конце концов он высунул толстый розовый язык, и я, вполне удовлетворенный, отошел от зеркала.

Таким Маргарет меня еще не видела! Старый пиджачок и две сменные косоворотки погребены на дне чемодана. Дмитрий Муромцев неотразим и великолепен. Горе тебе, Жансон! В таком боевом настроении я заявился в КИМ, чтобы исподволь подготовиться к встрече.

Но Сам вошел в комнату неожиданно и, что называется, накрыл меня на месте преступления.

— Приличный костюмчик отхватил. — Черня с видом знатока пощупал материал. — Мейд ин Джермани. Десять процентов чистой шерсти, девяносто — еще более чистой бумаги. Сколько заплатил?

— Тридцать пять.

— Дорого. Я же говорил — попроси Фрица. Он бы за те же деньги получше привез.

— Для меня и этот хорош, — сказал я. — По крайней мере переделывать не придется. Сшит как по заказу. Понимаешь, мне понравилось, что он с жилеткой. И карманов — четырнадцать штук. Честное слово!

Черня оглядывал меня со всех сторон:

— Жилетку я бы не надевал. И галстук нужен более скромный. Но сидит отлично. В общем, Митя, теперь у тебя вполне европейский вид. Но оценит ли она твои старания — вот в чем вопрос.

— Ты опять всякую чушь порешь. И не надоело?

— Элементарное чувство тревоги за друга. Вон каким ты стал: бледным, тонким, звонким… Совсем пропал, старик!

Ну и пропал. А тебе-то, собственно, какое дело? Маргарет не твоя девушка. Она не из тех, что тают от твоих широких плеч и ровных, будто фарфоровых, зубов. Ноль внимания! Ты для нее просто Сам Черня — секретарь агитпропотдела. «Здравствуй, Сам. Мне нужна машинка с латинским шрифтом»; «Благодарю. Я уже видела этот бюллетень». И как бы ты ни красовался, сколько бы улыбок ни разбрасывал, Маргарет Мак-Грегор неприступна, как скала.

— У нас с Маргарет чисто товарищеские отношения. А потом, ты же знаешь, у нее есть друг.

Сам пренебрежительно фыркнул:

— Флегматик с лицом благополучного капуцина. Не понимаю, что она в нем нашла?

Я тоже не понимаю, но от этого мне нисколько не легче. Морис Жансон теперь работает в латино-европейском отделе. Вот уж ничем не примечательная личность. Говорит, как энцефалитик — каждое, слово отдирает от нёба и медленно проталкивает сквозь зубы. Рыжевато-пятнистый, всё лицо в веснушках небывалой величины. Маргарет приходит с ним на работу, вместе отправляются они в буфет, а в пять часов он, неотвратимый, как тень папаши Гамлета, появляется на пороге нашей комнаты и тянет по-английски: «Собираешься ли ты сегодня обедать, Маджи?» Он зовет ее Маджи и проявляет явное недовольство, если Маргарет приходится задержаться в отделе. Прямая, острая на язык, Маргарет в присутствии Жансона становится молчаливой и задумчивой.

Как-то я спросил, давно ли она знает Жансона. «О да, — сказала Маргарет решительно. — Мы с Морисом познакомились в первый день нашего приезда в Москву». Значит, полгода назад. О, Маджи, Маджи, неужели ты успела его полюбить? Вот уже скоро месяц, как мы видимся с тобой ежедневно, кроме воскресений. Мы сидим в одной комнате. Стол, за которым ты работаешь, стоит у стены, ближе к дверям. Сто́ит мне немножко повернуть голову, и я могу, незаметно для других, разглядывать твое лицо, склоненное над бумагами. Чуть продолговатое лицо, неожиданно заканчивающееся нежным круглым подбородком с продольной ямочкой, смугло-бледное лицо, вдруг вспыхивающее, когда ты случайно встретишь мой пристальный взгляд. Ты сердишься, ты опускаешь глаза, и под защитой пушистых ресниц их непостижимый медовый цвет темнеет. Тебя раздражает мой взгляд? Ладно. Я отвернусь и не буду смотреть на тебя целый день… Нет, целый час. И я действительно целый час не поворачивал головы вправо, даже шея окаменела.

«Тмитрий, пожалуйста»…

Я вскакиваю и бодро подхожу к Маргарет.

«Почему ты рассердился на меня, Тмитрий?» И, не дожидаясь ответа: «Пожалуйста, не надо». Я растерянно лопочу, что и не думал сердиться, откуда она это взяла, и, набравшись смелости, предлагаю: «Знаешь, давай пойдем сегодня в кино. Посмотрим Гарри Пиля. Билеты я раздобуду». Короткая пауза. «У меня нет сегодня свободного вечера. Когда-нибудь позже».