Давайте помолимся! (сборник)

Татары любят пошутить о картошке: «В один конец-то я тебя приведу, но на возвращение не надейся!» Эх, картошка, картошка! Ты катишься рядом с татарами по жизни, ты наш самый верный спутник, ты наша спасительница! Ты источник жизни, наша единственная услада! Картошка нас довела до места, она же нас, пусть с муками да проблемами, вернула. До дома оставалось совсем немного, когда посреди багряжского леса мы увидели шедший навстречу караван и остановились в недоумённом молчании. На бодающих воздух рогами оглоблей санях этого каравана из сорока – пятидесяти человек лежали мешки… с семенами овса. Эти люди возвращались домой в Сармановский район. Семена взяли из соседнего с нашим села Сарсаз-Багряж. Два встречных каравана, слившись в один, в ужасе молча смотрели друг на друга. Работавший в своё время в обкомовском комитете по идеологии Мударрис Мусин чихвостил меня в хвост и в гриву за этот эпизод на всех собраниях и совещаниях. Большевики два дела умеют делать мастерски: воровать и материться на чём свет стоит! Удивительно… прочитавший «Весенние караваны» Ибрагим Нуруллин тоже поддержал позицию Мусина. Эх, показать бы этим спевшимся коммунистам тёмную лесную дорогу… по которой из-за головотяпства начальства сармановские крестьяне от заинских, заинские от сармановских семенной овёс возили…

Играющая злыми ветрами зима сменила гнев на милость, дующие с кладбищенского холма потоки стали приносить к нам тёплую влагу и горьковатый запах набухших почек. Почувствовали приближение весны и инспекторы РОНО, облюбовавшие школу-четырёхлетку, в которой преподавал мой отец. После уроков отец, естественно, приглашает проверяющих к себе на обед. Обделяя домашних, на стол выставляются угощения. Посреди, гордо выпячивая грудь, красуется «пацанчик» беленькой. В один из приёмов (проверяющих в тот день было двое, а я куда-то ушёл) какой-то зоркий инспектор разглядел валявшийся за печкой комсомольский билет. Что? Священный документ под копытами новорождённого телёнка?! (Как билет там оказался, чёрт его знает!) Чей? Открывают: «Гилязов!.. Аяз? Это ваш сын?!» Отец напуган, его руки мелко дрожат, он никак не может откупорить второго «пацанчика»… Руки матери, разливающей по тарелкам суп, еле удерживают половник. Инспекторы не на шутку запугивают отца: «Мы отнесём это в райком!» Лишь после того, как вслед за «коротышкой» на столе появляется поллитровка, а в инспекторских желудках оседают по паре тарелок пельменей и по огромному ломтю мясного беляша, проверяющие немного успокаиваются. Нет, окончательного примирения не наступает, щедро усыпая речь постулатами Ленина-Сталина, гости ещё долго читают мораль хозяину. Отец спасается единственным правдоподобным оправданием: «Мой сын Аяз во время учёбы в университете заболел и вернулся домой, теперь вот набирается сил».

«Осчастливленный» инспекторами отец рассвирепел! Не успел я переступить порог… такая взбучка началась!.. «Дармоед, пустозвон, ремень на бесштанную задницу!» – Это были самые мягкие ругательства, слетевшие с губ отца!

Я понял, что пришло время трезво взглянуть на своё будущее, задуматься о работе. Сейчас, по прошествии многих лет, я удивляюсь: почему я не отправил свои стихи и рассказы в редакции газет-журналов? Перечитываю некоторые произведения: да, они не отвечали духу того времени – обману, подхалимству. Не выглядит ли сегодня смешным моё признание в том, что первые стихи я писал, подражая Пушкину⁶⁹ и Лермонтову⁷⁰? Но я уже понимал, что представляют из себя некоторые татарские писатели, наперебой выдающие ад за рай, нашу беспросветную жизнь за буйно цветущий сад. Мало того, я смолоду недолюбливал и зарубежные «красные рты» – Лиона Фейхтвангера⁷¹, Ромена Роллана⁷² и им подобных…

Итак, нужно найти работу. Сколько можно сидеть на родительской шее? На дворе апрель 1947 года. В этом месяце состоялась отчётно-выборная конференция Заинской комсомольской организации, на которой вторым секретарём райкома избрали человека из Среднего Багряжа, школьного учителя Георгия Фёдоровича Панфилова. Как вышли на него, кто подсказал? Спокойный, тихий человек по прозвищу Жэбрэй (еврей) не похож даже на сторонника партии, не то что на шишку-секретаря! И ораторские способности у него так себе, и с политической грамотностью дела ни шатко ни валко… всё, чем богат, – это «прямо-прямо тут пошёл». Ну ладно, выбрали, печать поставили, а в исполнительном отделе – никого! Однажды вечером Панфилов пришёл к нам и начал агитировать меня на работу в райком. «Приходи, будем вместе работать, научимся, не боги горшки обжигают».

Отец обрадован, мама ликует, я – в недоумении! Какой ещё комсомол?! Мало им билета за печкой, что ли? С самого вступления я ни работы комсомольской не видел, ни заботы. А Георгий Фёдорович всё сильнее уговаривает меня, чуть ли не умоляет, у отца от волнения даже уголки губ задрожали…