Наше поколение с отвращением смотрит на сталинизм. Растоптанные и раздавленные – это же мы! Всю жизнь я бился в силках ущербных мыслей. Со школьной скамьи мне вдалбливали: если бы ты не в нашей прекрасной стране родился, а в далёкой Америке… за кусок хлеба мыл бы грязную посуду. А так, в институте тебя выучили, работой обеспечили, жить есть где. В тюрьму не посадили! Только успевай благодарить!.. Так и жили: дрожали от страха и благодарили!
Мои школьные годы – годы войны. Я не помню, чтобы на летних каникулах я отдыхал, а тем более бездельничал. На подворье, на гумне работа не кончается. Но основная работа – в колхозе. В глотку тебе готовы впиться ради этого! Два года я скотину пас в Верхнем Багряже, один год овец, второй – хрюк-хрюк, чавк-чавк – свиней. Колхозник – раб, а пастух – и того ниже, даже названия нет подходящего. Подтиратель свиных задниц. Из-за своего бесправного положения, наверное, привык я относиться с опаской к начальству всех уровней – от высокого до самого мелкого. Звеньевой виделся мне молотом, бригадир – ножом, председатель – косой. А представители районного начальства были для меня палачами, сатрапами, дьяволами. Их одинаковая тяжёлая походка, манера разговаривать «через губу», готовность в любую секунду обложить любого человека трёхэтажным матом больно ранили мою поэтическую душу, вызывали отвращение. Не помню я, чтобы и председатели-бригадиры по-доброму общались с живущими бок о бок с ними односельчанами, справлялись об их делах и самочувствии. Сами они постигали эту «науку» или в райцентре их научили, куда деревенские «князьки» ездили через день, не столь важно, в общем, если вчерашний крестьянин получал кроху власти, то очень быстро портился. Приобретённые смолоду дурные манеры и сегодня никуда не ушли, я до сих пор общаюсь с власть имущими лишь по крайней необходимости и с большой неохотой. Визит по какому-либо поводу к начальству – смертельная пытка для меня. Сидят, все такие важные, «заслуженные», с жестянкой «лауреат!» на груди, а пастушья, рабская сущность продолжает властвовать их сознанием! Чёрная сила большевизма глубоко проникла, впиталась намертво в представителей нашего поколения. Я тоже был таким представителем. Хочу рассказать эту историю, ничего не упуская.
В селе Бегишеве в качестве постоянного уполномоченного держали заместителя председателя райисполкома. Его на две недели вызвали на семинар, и, о ужас, колхоз остался без уполномоченного. Нельзя, без уполномоченного никак нельзя! Уполномоченный – это Бог, если его нет – в колхозе разваливается любая работа, коровы перестают давать молоко, силос не заготавливается. И ветер не дует, и листья не трепещут без бога-уполномоченного! Ищут, ищут, никак не могут подобрать для Бегишева человека на две недели. Перевелись в Заинске пузатые громилы, способные рычать, как лев, пить за троих, есть за четверых. Указательный палец первого секретаря три раза прошёлся по списку активистов – и сверху вниз, и снизу вверх – тщетно, не осталось достойных кандидатур в районе! Как на грех, кто-то называет моё имя. Меня тут же доставляют в райком и приказывают: «Едешь!» Лиха беда начало, сажусь в тарантас и выезжаю в качестве полномочного представителя. Не успел я выехать за околицу, по-барски развалившись в тарантасе, как чувствую, со мной что-то произошло. На пеший люд, шлёпающий вдоль обочины – ноль внимания, на встречающихся красавиц даже не оборачиваюсь, наоборот, пытаюсь залихватски подстегнуть лошадь. Через некоторое время одумываюсь: говорят, люди быстро меняются, нет, не меняются – портятся. Впопыхах я уехал, даже совета спросить не успел, да и не у кого спросить-то, если честно: и Никитин, и Панфилов давно в деревне, на куриных желудочках жир нагуливают… Примерно на полпути я окончательно прозреваю. Глядя на заросшие сорняком поля, мрачнею, скрип тележных колёс раздражает, действует угнетающе, даже трелям жаворонков я не рад. Добираемся до Бегишева. В своё время народ здесь жил в достатке. Умудрялись даже арбузы выращивать. Шариф Камал приезжал сюда погостить, попировать.
Колхоз «Вперёд», председателя зовут Ярулла, крестьянин зрелых лет, ближе к преклонному возрасту. Местные кличут его Мыек (Усач).