Давайте помолимся! (сборник)

«В Советском Союзе нет возможностей для творчества. Стоило только журналам «Звезда» и «Ленинград»⁹⁹ взять курс на публикацию произведений, раскрывающих истинное положение дел в стране, как Центральный комитет особым постановлением тут же и «прихлопнул» их. В стране нет свободы творчества. До читателя доводят только произведения, насквозь пропитанные хвалебной лестью», – утверждал я когда-то. Сегодня говорю открыто: я дерзнул высказать смелые и правильные мысли! МГБ тоже не спало, подсылало ко мне агента за агентом, расставляло ловушку за ловушкой. Вот что донёс один из агентов, позже превратившийся в благочестивого друга: «Для того чтобы споить Аяза и выведать у него секреты, я взял у сотрудника МГБ Михеева сто рублей, водкой напоил, порученную Михеевым историю рассказал. Пьяный Аяз выслушал историю и сделал такой вывод: «Пока в руках есть силы, нужно, используя каждый удобный случай, бороться с советской властью».

На Чёрном озере я просидел до конца 1950 года, потом меня перевели в пересыльную тюрьму, что была под Кремлём. Перед самой отправкой на этап нас повели в баню, где мы с Гурием Тавлиным помылись. Гурий подарил мне два «сувенира» на память: гладкую прочную иглу, сделанную из рыбьей косточки, и блестящую крепкую, прочнее железной, пуговицу из высушенного хлебного мякиша. Дорогие подарки моего друга Гурия долгое время путешествовали вместе со мной.

В пересыльной тюрьме нас объединили в большую группу и, погрузив в чёрный грузовик без окон, повезли на вокзал. Гурия в этой группе не оказалось. Меня отправили в далёкое путешествие, а Гурий сидел в местных тюрьмах.

После возвращения из лагеря, поступив на учёбу и начав работать, я женился, и, конечно же, на самом почётном месте свадебного стола восседал Гурий Тавлин.

Вторая часть

О, перо! Какая тайна на душе – открой,

Расскажи про всё, что было до сих пор с тобой.
Проливая на бумагу слёзы из очей,
О печалях нам поведай на душе твоей[7].

Дэрдменд¹⁰⁰

1

И где лучше узнать людей, чем здесь?

И самого себя?

Александр Солженицын

О тяготах этапирования написан не один том, отображены тысячи трагических случаев. А моё первое путешествие в вагоне-тюрьме было весьма содержательным и интересным, и с попутчиками повезло. В нашей дорожной камере народу было немного. С московским врачом евреем Яковом Борисовичем Цудечкисом мы и в лагере старались держаться друг друга. Второй сокамерник также был московским профессором по фамилии Хинчин. Третий, тоже еврей, всю жизнь проработавший в министерстве Внешней торговли, до самой старости не показывавший носа из-за границы, не вкусивший всей «прелести» советской власти, перенесённое из сказки в наши суровые реалии дитя природы, старик по фамилии Ольгерт. Они ехали из Москвы, а меня к ним подсадили в Казани. Когда поезд тронулся и немного отъехал, с верхней полки спустился ещё один зэк. Босой, в штанах с несуразно короткими брючинами, худощавый, двухметровый русский парень Митя Афанасьев. К этому скуластому рязанскому жердяю с открытым лицом и добрыми глазами я в считанные минуты проникся уважением. Если москвичи со своим небольшим тюремным опытом представлялись наивными, безобидными существами, а я, по сравнению с ними, вообще – телёнок, то Митя – власовец, до того как оказаться в тюремном вагоне, сумел выжить в аду, помотался по Европе, натерпелся ужасов плена, в общем, хлебнул лиха за десятерых.