Давайте все убьем Констанцию

Проектор выбросил в темноту: 1923. Мальчик а-ля Том Сойер карабкается на дерево за яблоками, поворачивается в кадр, смеется, при этом под рубашкой проступают бугорки – и это явно не яблоки.

– Том-Сойерша… Кто такая – ума не приложу.

Старец вывалил на экран по очереди еще штук пятнадцать образов – начал 1925-м, а закончил 1952 годом. Здесь были все – женщина-загадка, мисс Очевидность, добрая фея, мерзкая ведьма, сумасбродка, вещь в себе, красавица, простушка, серая мышь, хитрая лиса и святая невинность…

– Никого из них не узнали? Черт! Так ведь можно и голову сломать. Все пытаюсь вспомнить, зачем я сохранил эти дурацкие пленки… Видите – кто перед вами сидит! Вы хоть представляете, сколько мне лет?

– Девяносто – девяносто пять – что-то около этого?

– Десять тысяч – не хотите? Помните корзинку, которая плыла по Нилу? Так это меня в ней нашли. Я – спустился с холма со скрижалями. И неопалимую купину – тоже я. И когда Марк Антоний повелел: «Спустите псов войны», думаете, кто их спустил в таком количестве? Или это все просто чудеса? Верите ли – ночью спать не могу, все стучу себя по голове, пытаюсь собрать мозги в кучу. Но каждый раз, когда уже вроде совсем что-нибудь вспомнишь, только чуть повернешь голову, случайно – и мозги опять растекаются, как кисель… Черт знает что! Так вы точно никого и ничего не вспомнили? И на фотографиях тоже? Очень странно все это. Прямо детектив какой-то!

– Вот и я про то же. Я, собственно, из-за этого и тащился к вам сюда – пытаюсь идти по следу. А может быть, тот самый голос по телефону…

– Какой голос?

– Голос Констанции Раттиган, – сказал я.

Я подождал, пока у него перед глазами осядет туман.

– А она-то тут при чем? – спросил он.

– Может быть, она что-то знает. Последний раз, когда я ее видел, она стояла в бетонных отпечатках собственных ног.

– Вы думаете, она может знать, что это за лица, что значат все эти фамилии? Погодите… Голос под дверью… Так, кажется, это было сегодня… Нет, нет – не вчера. Ну да, сегодня, она сказала: отдайте их!

– Кого – их?

– Не кого, а что. Как вы думаете, много ли здесь того, что я мог бы отдать?

Я посмотрел на картинки, развешанные по стенам. Клайд Рустлер перехватил мой взгляд.

– Кому они могли понадобиться… – сказал он. – Абсолютно ничего ценного. Даже я уже теперь не помню, какого черта я их сюда прицепил. То ли чьи-то жены, то ли девицы из бывших…

– А сколько их у вас?

– Пальцев на руках не хватит.

– Значит, Констанция хотела их у вас заполучить. Может – из ревности?

– Констанция? Может! Кто-то имеет привычку хамить за рулем на улице, а она лихачит, прыгая из койки в койку. Ей нужно обязательно всех распихать локтями, а еще лучше задавить или взорвать. Всех моих цыпочек, всех до одной… Ну, ладно. Допивайте вино. У меня куча дел.

– Интересно, каких?

Вместо ответа он снова принялся перематывать свои пленки в проекторе, явно настроившись не менее чем на тысячу и одну ночь волшебных сказок из прошлого.

Я еще раз прошелся вдоль стены, лихорадочно переписывая имена с фотографий, после чего сказал:

– Если Констанция придет еще раз, вы сможете дать мне знать?

– Если она явится сюда за фотографиями?! Спущу ее с лестницы.

– Кое-кто уже грозился это сделать – правда, на лестницы не разменивался. Пообещал сразу в преисподнюю. А вы-то за что ее так?

– Наверняка ведь есть какая-то причина… Надо только вспомнить! Так зачем, вы говорите, сюда пришли? И как вы меня назвали?

– Клайд Рустлер.

– Ну да. Он самый. Теперь вспомнил. А вы знаете, что я отец Констанции?

– Что?!

– Отец Констанции. Я думал, я вам говорил. Ладно, идите. Доброй ночи.

Я вышел и закрыл дверь, оставив за ней неизвестно чьи лица на стенах, запечатленные неизвестно кем.

Глава 24

Спустившись в зал, я прошел его до конца и посмотрел вниз. Потом шагнул в оркестровую яму, добрался до задней стены – и через дверь вгляделся в глубину длинного вестибюля, где одна кромешная ночь сменяла другую, сгущаясь в черную точку где-то вдалеке, в районе заброшенных гардеробных.

Ужасно захотелось выкрикнуть имя… Прямо туда.

Но что, если она… отзовется?

Темнота в коридоре была такой густой, что в ней мерещился шум моря или ход невидимой реки.

Я занес было ногу, чтобы сделать шаг вперед, но быстро передумал и вернул ее на место.

Черный океан продолжал шуметь, и кромка берега убегала куда-то в бесконечность…

Я развернулся и поспешил покинуть царство вечной тьмы – скорее наверх, через оркестровую яму, потом в проход между рядами сидений, на которых никто не сидит, к двери, за которой, на что я очень надеялся, обнаружится синее вечернее небо…

Я отнес неправдоподобно маленькие туфли Раттиган к ее отпечаткам и стал осторожно пристраивать их на место.

И в этот момент почувствовал, как на плечо мне легла рука моего ангела-хранителя.

– Да ты, брат, воскрес из мертвых… – сказал Крумли.

– Воистину воскрес… – сказал я, оглядываясь на красные врата граумановского театра, за которыми массово роились кинопризраки.

– Она там, – свистящим шепотом сказал я, – и я ума не приложу, как ее оттуда вытащить.

– Думаю, небольшого денежного взрыва будет достаточно.

– Крумли!