Давайте все убьем Констанцию

– Что с тобой? – крикнул он.

– Я…

– Чего ты испугался? Смотри. Смотри! Сюда смотри!

Что-то подтолкнуло меня в глубину тьмы, в самый водоворот черных теней. Все они толпились вокруг некого вполне телесного существа. Его гортанные вскрики напоминали мольбы утопающих – как будто какая-то женщина тонет в океане тьмы.

Кричит, стонет, плачет, потом замолкает и стонет снова.

Кто-то щелкнул зажигалкой, и синий язычок пламени выхватил из темноты взъерошенное создание, завернутое в шаль.

Следом за первой зажигалкой из тьмы с тихим посвистом выплыла вторая, огонек которой вздрогнул, но устоял. А потом еще одна, и еще… Как будто огненные светлячки слетались на представление и в темноте рассаживались по кругу. Десятка два проникли в самую середину – чтобы осветить все эти муки, стенания, шепот и всхлипы, поджечь этот голос, устроить ему ритуальное сожжение… И чем гуще был их хоровод, тем пронзительнее кричало создание, требуя невидимых даров[130], умоляя признать его, не оставлять его, дать ему жизнь, соединить и примирить между собой это лицо, тело и сущность.

– Если бы не мои голоса, я бы впала в уныние! – причитал голос.

Что-то страшно знакомое. Где-то я уже это слышал… Я точно помню. Но где же, где?

– Здесь, на просторе, в тишине, звон колоколов слышится, как будто с небес… И от каждого удара тянется долгий отзвук… В этом отзвуке и живут мои голоса!

Ну же, ну… Что-то крутится в голове… Господи, да что же это?

И вдруг где-то вдалеке ударил гром, из темноты со стороны моря вырвался порыв соленого штормового ветра.

– Ты? – крикнул я уже в полной темноте. – Это – ты!

Как будто все огни разом превратились в истошные вопли.

Я громко выкрикнул ее имя, но мой голос потонул в лавине голосов и топоте ног.

Началась давка. В темноте я натыкался на чьи-то тела – то рукой, то ногой, то лицом, то коленкой, и снова кричал: «Ты! Ты!»

Тьма еще сильнее забурлила, прорастая тысячами новых притоков. Из нее вынырнул один мерцающий огненный светлячок, который, подплыв к самым моим губам, гневно крикнул голосом одной из этих тварей: «Это ты, ты ее спугнул!»

И тут ко мне со всех сторон стали тянуться хищные руки – пока не повалили навзничь.

– Нет! – заорал я.

Перевернулся, вскочил на ноги и побежал, изо всех сил надеясь, что бегу в сторону моря, а не обратно к призракам.

Споткнулся, упал, выронил фонарь. Господи, только бы его найти… Я должен немедленно его найти.

Ползая на четвереньках в полной темноте, я заклинал: «Ну, пожалуйста, ну, найдись!»

Наконец, мои пальцы нащупали свет. Я вскочил и, как в пьяном угаре, побежал дальше, подгоняемый потоком тьмы. «Только не упасть, только не упасть!» – твердил про себя я. Луч фонаря тянул меня вперед, как на веревке, – не падай, не оглядывайся! Где они? Совсем рядом, или отстали, или ждут в засаде? Боже всесильный!

И тут тоннель огласился самыми чудесными из всех существующих на земле звуков. А впереди замаячило нечто, напоминающее солнечный рассвет в раю… Сверкнули фары, запел автомобильный гудок, и, словно довершая эту картину счастья, ударил гром. Машина!

Некоторые люди, вроде меня, привыкли мыслить мизансценами – крупными и средними планами, вспышками молнии, выхватывающими из жизни самые сочные кадры… И я подумал: Джон Форд[131], ни дать, ни взять! Долина монументов в Колорадо! Индейцы! Прибытие нашей кавалерии!

Вот она, красавица, выходящая из морской пены… Старая колымага, спасение мое… И в ней, привставший за рулем… конечно же, Крумли. Изрыгающий самые страшные ругательства, на которые он только способен. Проклинающий меня последними словами и абсолютно счастливый оттого, что меня нашел.

– Черт возьми, смерти моей хочешь! – Я с трудом увернулся от автомобиля, затормозившего прямо у моих ног.

– Не торопись, ублюдок, дай мне только выйти отсюда… – проорал Крумли.

В свете фар тьма тут же съежилась и отступила. А Крумли обрушил на меня такой поток ругательств, что я остолбенел. Зажмурив глаза, он орал, размахивал руками, долбил по кнопке клаксона, брызгал слюной…

– Твое счастье, что этот чертов драндулет сюда пролез! Что там у тебя?

Я оглянулся назад, в темноту.

– Да ничего…

– Ну, тогда и незачем тебя отсюда вывозить! – Крумли нажал на газ.

В ту же секунду я с такой страстью прыгнул на сиденье, что колымага содрогнулась.

Крумли схватил меня за подбородок.

– Ты как, в порядке?

– Теперь – да!

– Тогда можно ехать!

– Не можно, а нужно! – завопил я, увидев, как из темноты снова поперли тени. – Жми двести пятьдесят!

– Девяносто – не хочешь?

Крумли вгляделся в темноту.

– Сэчел Пейдж[132], кажется, говорил: никогда не оглядывайся. Тупое правило – его очень легко могут использовать против тебя.

Несколько фигур уже вышли на свет…

– Поехали! – заорал я.

И мы сорвались с места. Со скоростью явно больше стольника.

– Это Генри позвонил мне! – на ходу проорал Крумли. – Говорит: кажется, наш недоносок Марсианин опять попал! Причем конкретно!

– Генри? – переспросил я.

– Фриц тоже позвонил! Сказал, что Генри не прав! Что ты гораздо хуже, чем просто недоносок!

– Так и есть! А ты еще быстрее можешь?

Крумли смог. И я, наконец, услышал шум прибоя.