Давайте все убьем Констанцию

Внутри дома перемещались, как тени, двое мужчин в белых комбинезонах; мне, полоумному писателю, чей мозг легко рождает сопоставления, они напомнили алтарных прислужников; захотелось – дикая мысль – увидеть здесь еще одну фигуру в белом – отца Раттигана, с курильницей и ладаном и святой водой, пусть бы освятил заново этот дом, который, вероятно, и не был прежде освящен. Боже милосердный, думал я, пошли священника, чтобы очистил это логово беззакония! Маляры внутри усердно трудились, отскребая стены, прежде чем покрыть их свежей краской; они не знали, кому принадлежал этот дом и что там когда-то обитало. Снаружи, на столике у бассейна, стояло пиво для Крамли, Фрица, Генри и меня, а также водка, если нам захочется.

Запах свежей краски вселял бодрость; он обещал безумную свободу, прощение грехов. Новая краска, новая жизнь? Молю, Господи.

– Как далеко она заплывает? – Крамли разглядывал буруны в сотне ярдов от берега.

– Меня не спрашивай, – отозвался Генри.

– Плавает с тюленями, – проговорил я, – или где-нибудь поблизости. У нее там полно друзей. Слышишь?

Тюлени тявкали, громко или тихо, я не знал – просто я их слышал. Это были радостные звуки, дополнение к свежей краске, делавшей старый дом новым.

– Скажи малярам, когда будут красить ее почтовый ящик, пусть оставят место только для одного имени, ja? – распорядился Фриц.

– Правильно, – согласился Генри. Он склонил голову набок и нахмурился. – Долгонько она плавает. Что, если не вернется?

– Это было бы не так уж плохо, – ответил я. – Ей нравится плавать в открытом море.

– После бури море вздувается, резвиться в волнах куда как хорошо. Эй! Что за гром!

Такой гром сопровождает обычно театральный выход.

Безошибочно подгадав ко времени, на подъездную дорогу за домом Раттиган с ревом вкатило такси.

– Боже! – воскликнул я. – Я знаю, кто там!

Хлопнула дверь. Проваливаясь в песок, от дома к бассейну двинулась женщина; ладони ее были сжаты в кулаки. Раскаленная, как домна, она встала передо мной и поднесла кулаки к моему носу.

– Имеешь что-нибудь сказать? – крикнула Мэгги.

– Извини? – пролепетал я.

– Извини!

Она замахнулась и изо всех сил врезала мне в нос.

– Вдарь еще раз, – предложил Крамли.

– Еще разочек на счастье, – подхватил Фриц.

– Что происходит? – спросил Генри.

– Ублюдок!

– Знаю.

– Сукин сын!

– Да, – кивнул я.

Она ударила меня снова.

У меня хлынула кровь. Залила подбородок и поднятые руки. Мэгги отступила.

– О господи, – вскрикнула она, – что я сделала!

– Врезала сукину сыну и ублюдку, – отозвался Фриц.

– Точно, – подтвердил Крамли.

– А ты помолчи! – рявкнула Мэгги. – Принесите кто-нибудь пластырь.

Я посмотрел на алые струи у себя на руках.

– Пластырь не поможет.

– Заткнись, бабник паршивый!

– Это уж перебор, – проблеял я.

– Ни с места! – крикнула она и вновь занесла кулак.

Я остался на месте, и Мэгги сникла.

– Нет, нет, хватит, хватит, – заплакала она. – Господи, это просто ужас.

– Давай, я заслужил.

– Заслужил, правда?

– Да.

Мэгги перевела взгляд на далекий прибой.

– Где она? В море?

– Где-то там.

– Надеюсь, никогда не выплывет!

– Я тоже.

– Что, черт возьми, ты имеешь в виду?

– Не знаю. – Я старался говорить спокойно. – Может, ей там место. Может, у нее там друзья, немые друзья, может, ей не надо возвращаться, пусть остается с ними.

– Вздумает вернуться, я ее убью.

– Тогда ей лучше держаться подальше.

– Защищаешь ее, подонок?

– Нет, просто говорю, что ей лучше не возвращаться. В такие дни, после грозы, когда волны улеглись и небо очистилось, она всегда чувствовала себя счастливой. Я наблюдал это несколько раз. Она весь день не прикасалась к спиртному, проводила время в море, и можно было надеяться, что однажды она не вернется.

– Что за мысли у тебя в голове? А у нее?

– Никто не знает. Это происходит все время. Оправдания нет. Просто что-то случается, а дальше ты понимаешь, что все пошло к черту.

– Говори дальше, может, скажешь что-нибудь осмысленное.

– Нет, чем больше говоришь, тем меньше смысла. Она долго пропадала. Теперь, наверное, нашлась. Ерунда, брехня, не знаю. Я пообещал ей, если она заплывет в море со всеми этими именами, то выплывет, наверное, только с одним. Посулы, посулы. Когда она выйдет на берег, узнаем.

– Заткнись. Известно тебе, тупой ублюдок, что я тебя люблю?

– Известно.

– Я все еще люблю тебя, господи помилуй, несмотря ни на что, гад ты эдакий. Неужели такова женская доля?

– Большинства, – отозвался я. – Большинства. Объяснения нет. Причин тоже. Ужасная правда. Пес гуляет. Пес возвращается домой. Пес улыбается. Его бьют. Он прощает, за то, что его простили. И отправляется к себе в конуру или живет один. Я не хочу жить один. А ты?

– Не хочу, помоги мне, Иисусе. Вытри нос.

Я вытер. Кровь все еще шла.

– Прости, – вскричала Мэгги.

– Не извиняйся. Ты ни в чем не виновата. Не извиняйся.

– Стойте! – сказал Генри. – Слушайте.

– Что? – спросили все в один голос.

– Чувствуете?

– Что, черт возьми, что?

– Идет большой прибой, самая большая волна, – пробормотал Генри. – И что-то с собой несет.

Вдалеке затявкали тюлени.

Вдалеке вздыбилась гигантская волна.

Крамли, Фриц, Генри, Мэгги и я затаили дыхание.

И волна пришла.