Давид Копперфильд. Том II

— Ну, ну, не грустите, милая матушка, — обратился к ней мистер Пиготти, подмигивая нам и кивая головой — намекая этим, что последнее событие, конечно, должно было пробудить в душе вдовы горе о ее старике, — будьте молодцом, сделайте над собой маленькое усилие, и вот увидите, что дальше все у вас само собой пойдет хорошо.

— Только не у меня, Дэниэль, — ответила миссис Гуммидж. — У меня, одинокой, покинутой вдовы, ничего не может быть, кроме горя.

— Ну что вы, что вы! — пытался ее утешить мистер Пиготти.

— Да, да, Дэниэль, это так, — настаивала миссис Гуммидж. — Мне не годится жить с людьми, получающими наследство. Все как-то идет наперекор мне. Лучше всего мне освободить вас oт себя.

— А как же я буду тратить эти деньги без вас? — возразил строгим тоном мистер Пиготти. — Что вы такое несете! Разве теперь вы не больше нужны мне, чем когда-либо?

— Ага! Раньше, значит, я никогда не была нужна? Так я и знала! — крикнула миссис Гуммидж самым жалобным тоном. — А теперь, видите ли, мне это не стесняясь говорят. Да, кому нужна такая одинокая, покинутая, злосчастная старуха!

Мистер Пиготти, повидимому, очень сетовал на себя, что нечаянно сказал то, что могло быть принято за обиду, но оправдаться он не успел, так как сестра, потянув его за рукав, кивнула ему головой, и он только растерянно посмотрел на миссис Гуммидж, смутился, а потом, бросив взгляд на голландские часы, взял с окна свечку, снял нагар и снова поставил ее на прежнее место.

— Ну вот, миссис Гуммидж, наше с вами окошечко и освещено, как ему полагается, — весело проговорил хозяин дома.

Миссис Гуммидж что-то жалобно простонала.

— Вы, наверно, удивляетесь, сэр, зачем это делается? — обратился ко мне мистер Пиготти. — Так это для нашей маленькой Эмми. Видите ли, когда стемнеет, то дорожка наша далеко не светла и не весела, и, когда, значит, я бываю дома в то время, как ей возвращаться, я всегда ставлю свечку на окно. Понимаете, — тут он, сияющий, наклонился ко мне, — я этим двух зайцев убиваю: моя девочка видит свет в окне и говорит себе: «Вот и дом, вот и дядя дома», ибо если меня не бывает, свеча никогда на окно не ставится.

— Ах, вы настоящий ребенок! — ласково проговорила Пиготти и, именно за это любившая его.

— Уж не знаю, насколько я ребенок, — отозвался мистер Пиготти, с радостно-самодовольным видом поглядывая то на нее, то на огонь. — Во всяком случае, не по виду, — прибавил он, выпрямляясь во весь свой богатырский рост, широко расставив ноги и потирая колени обеими руками.

— И правда, не совсем, — согласилась моя Пиготти.

— Да, по виду, конечно, нет, — громко расхохотался ее брат, — а вообще есть такой грешок… Это, ей-богу, нисколько не смущает меня, но скажу вам, что порой, и верно, бываю вроде ребенка, ну, например, когда попадаю в домик нашей Эмми. Вы понимаете, — восторженно заговорил он, — всякая вещичка там мне кажется частью нашей крошки. Я беру эту вещичку, а потом кладу ее на место так бережно, словно дотрагиваюсь до нашей маленькой Эмми. Так же мне дороги ее шляпки, чепчики и все такое. Ни за что на свете я не позволил бы, чтобы с ними кто-либо грубо обошелся. Да, вот в этом я, пожалуй, и вправду ребенок, но только ребенок в образе морского дикобраза, — переходя от серьезного тона, громко расхохотался мистер Пиготти.

Мы тоже с Пиготти засмеялись, но, конечно, не так громко.

— Знаете, — продолжал он, весь сияя и поглаживая снова себе ноги, — я думаю, потому у меня эта ребячливость, что мне так много приходилось играть с нашей девочкой! Боже мой! Во что только мы с нею не игрывали! И в турок, и в французов, и в разных других иностранцев; и во львов, китов и не помню уж, во что еще. Была она, скажу я вам, в ту пору такая крошечка, что до колен мне едва доходила. Что же тут удивительного, что я сам оребячился! Видите эту свечку? — с радостным смехом показал он нам на нее, — Так я уверен, что когда Эмми выйдет замуж, я буду так же продолжать ее ставить на окно. Да, да, я знаю, что каждый вечер, когда я буду дома (а где могу я быть, как не здесь!), я стану выставлять на окно свечку и буду сидеть у камина, притворяясь, что жду ее. Вот и сейчас я гляжу на горящую свечку и говорю себе: маленькая Эмми тоже, наверно, видит ее, — она уже близко. Да, правда, выходит, что я ребенок, только в образе морского дикобраза! — с громким смехом повторил мистер Пиготти.

Но вдруг он перестал хохотать и, прислушиваясь, проговорил:

— Ну, так и есть, легка на помине, — вот и она сама.

Действительно, дверь отворилась, но вошел одни Хэм. По-видимому, после моего прихода сюда дождь еще усилился, так как Хэм был в клеенчатой широкополой шляпе, закрывавшей ему лицо.

— А где же Эмми? — спросил его дядя.

Хэм кивнул головой на дверь, как бы показывая, что она там. Мистер Пиготти принял с окна свечу, снял с нее нагар, поставил на стол и принялся усердно мешать кочергой в очаге, желая, чтобы огонь разгорелся ярче. В это время Хэм, неподвижно стоявший на месте, сказал мне:

— Мистер Дэви, выйдемте-ка на минутку, нам с Эмми надо что-то вам показать.