Давид Ливингстон. Его жизнь, путешествия и географические открытия

В половине февраля Ливингстон пришел к городу, которым управлял Катема, властитель обширной страны. Катема благосклонно принял миссионера и, узнав о цели его путешествия, дал ему трех проводников, объяснив, что хотя путь в северо-восточном направлении ближе, но теперь он находится под водою и путникам следует идти к северу. Двигаясь дальше, Ливингстон открыл озеро Дилоло. За ним лежала обширная травянистая равнина, покрытая водою. Пройдя ее и очутившись опять в населенной стране, находившейся под властью Катенда, Ливингстон убедился, что оставшаяся позади него равнина составляет водораздел между южными и северными реками: реки, какие ему приходилось встречать на дальнейшем пути, уже впадали в Касаи, которая впоследствии оказалась притоком Конго. Характер местности тут был уже иной: вместо лесистых и травянистых равнин, перерезываемых широкими реками, здесь часто попадались глубокие долины, в которых протекали речки, теперь разлившиеся от дождей. Переправа через них составляла главнейшее препятствие при дальнейшем следовании каравана. Затруднения усиливались еще алчностью жителей, испорченных соприкосновением с торговцами невольниками и привыкших требовать за всякую ничтожную услугу, даже за право прохода через их страну, богатых подарков. Более всего они требовали пороху и бумажных тканей. Но в порохе Ливингстон сам нуждался, а материй у него не было. Первый из вождей, с которым ему пришлось иметь дело, потребовал за право прохода через его владения человека, слоновый клык, бусы и медные кольца или раковину, но в конце концов удовольствовался старой рубашкой. В стране племени чибокве едва не произошло кровопролития. За невозможностью достать продовольствие на месте Ливингстон велел заколоть одного из своих быков и часть его послал Ньямби, начальнику племени. Не удовольствовавшись полученным подарком, Ньямби пришел с вооруженными людьми и настойчиво требовал выдачи человека, быка, ружья, пороху и какой-нибудь одежды. Хотя люди его наступали с громкими криками и с обнаженными мечами, а некоторые даже целились из ружей в Ливингстона, тот нимало не терял хладнокровия и, сев на дорожный стул, с ружьем на коленях, предложил Ньямби занять место против него. Желая прийти к дружелюбному соглашению с последним, он дал ему бус и платков, но требования чибокве все возрастали. Провожатые Ливингстона, макололо, привыкшие к военному делу под руководством Себитуане, давали понять, что они легко справятся с нападавшими чибокве, но Ливингстон желал во что бы то ни стало избежать кровопролития. Отказавшись дать что-либо еще, он спокойно выжидал окончания тяжелой сцены. Ньямби и его свита поняли опасность, какою им угрожали макололо, и, выпросив еще одного быка, удалились, обещав прислать взамен провизии для путешественников. На другой день Ливингстон получил маленькую корзиночку с овощами и двумя-тремя фунтами мяса. Жертвы, принесенные Ливингстоном, чтобы выйти благополучно из этого столкновения, были тяжелы для него; однако он не думал о них, радуясь, что человеческая кровь не была пролита в эти опасные минуты.

Целую неделю путешественник не в силах был двинуться дальше из-за сильнейших приступов лихорадки, заставлявших его терять сознание. Придя в себя, он увидал, что люди его обнесли их стоянку частоколом и стоят на страже с оружием в руках. Оказалось, что чибокве окружали стоянку и настаивали на первых заявленных ими требованиях. Чтобы отделаться от них, Ливингстон выдал им еще одного быка и тотчас же снялся с места. Пришлось идти густым лесом, где каждую минуту можно было ожидать засады. Все шли плотно, держась друг около друга, не произнося ни одного звука. Дождь лил потоками, и с наступлением темноты движение затруднялось ползучими растениями. Ливингстону трудно было удерживать своего быка, и в одном месте, когда тот неожиданно пустился вскачь, он упал с него и больно ударился головой. К счастью, это падение не ухудшило состояние его здоровья. Тем не менее он переносил тогда жестокие страдания и от постоянной лихорадки превратился почти в скелет; шерстяное одеяло, заменявшее ему седло, было всегда так мокро, что даже не просыхало на солнце, и ноги его были стерты так, что всю дорогу не заживали; от жесткого ложа на земле он натирал себе раны на тех местах, где обозначались кости на отощавшем теле.