Давид против Голиафа

Когда явилась идея зла в ее этической сущности, это было мощным движением против основного потока общечеловеческой сакрально ориентированной ментальности. Но и в этом случае человек стремился всячески ограничить, сузить сферу рассуждения о зле; банализировать его, при этом, попадал, конечно, в глубокие логические противоречия. Тема зла была сформулирована с того момента, когда началась письменная отрефлектированная история. Не мифическая, легендарная, которая распадается на изолированные хронотопы. То есть, какие-то ахейцы или протокитайцы, или какая-то совсем глубинная протоарийская древность Европы, о которой мы можем говорить только предположительно.

Общечеловеческая история. В этой общечеловеческой истории начинает действовать новый фактор – пророки. Пророки, которые приходят в пространство, занятое до этого жрецами, царями… Великими царями, которые были культовыми фигурами теофании, воплощением божества на земле, окруженными иерархиями жрецов… Где верх – небесный верх – находил прочное соответствие в земном низе. Вот в это пространство являются пророки. И они начинают говорить с самого начала о зле. Это произвело шокирующее впечатление, это потрясло человечество, потрясло историю. Это потрясло основу человеческой души. Потому что для языческого мира тот, кого позднее христианство назвало дьяволом, – был просто некий природный агент. Что такое дьявол для язычника дохристианской Европы? Это некий космический, природный агент, с помощью которого можно осуществлять определенные операции, магический контроль над материей.

И вот внезапно этот разговор о зле, который вдруг пробудил в человеке некий дремлющий до сих пор этический инстинкт, этические чаяния… Оказалось, что зло в какой-то степени понятно, что зло в какой-то степени человеку открыто, и люди сразу отождествили то, что они инстинктивно понимают о зле, прежде всего, с тем фактом, что они конечны, смертны, уязвимы. Они отождествили зло с опытом того, что все, включая их самих, разрушается. Так оказалось, что человеку дано понять зло через опыт деструкции, через опыт того, что все вокруг разрушается и сам он смертен. И это очень внятно. Это не значит, кстати говоря, что это есть зло в конечной инстанции, если проанализировать до конца, что же такое зло. Это не значит, что само по себе разрушение, есть человек – нет человека, существует предмет – исчез предмет, именно это и есть зло. Это не совсем так прямо. Скорее, понимание зла приходит через пример того, что это есть, а потом этого не стало, преходящесть. Вот как человек воспринимает первый вкус зла. И тогда он начинает задумываться. Мы начинаем задумываться. Если некая вещь есть, а потом ее не стало, что же ее уничтожило? Оказывается, что любая вещь конечна, потому что она определена и фиксирована. А уничтожило ее то, что она погружена в некую безкачественную, безграничную основу. Каждая конечная вещь укоренена в бесконечном, которое, с одной стороны, ее держит, а с другой, ей противостоит. Это бесконечное уничтожает конечные вещи. Иными словами, все преходящее ничтожится в вечном. Таким образом получается, что Абсолют (слово «абсолют» происходит от корня «растворять», сольво) и есть то самое зло, с которым человек сталкивается непосредственно; то, что все ничтожит. Тогда выходит, что зло абсолютно. Это именно та основа, в которую погружена вся реальность. Она и есть зло, раз мы сталкиваемся с тем, что воспринимаем вкус зла через деструкцию, а деструкцию несет в себе именно бесконечный, безосновный Абсолют.

Мысль эта для нормального человека столь чудовищна и невыносима, что он начинает проводить ряд ментальных операций чтобы отойти от этого логического вывода, бананализировать все это, сократить, поместить зло в некие относительные рамки. И тут на помощь приходит масса как бы ошибок, смешений, подстав, культурных наложений. То же самое учение пророков о зле ведь приходит не на пустое место, но в интеллектуальное пространство, уже до этого занятое совсем другими доктринами. Например, брахманизмом, адвайто-ведантой, зороастризмом, и так далее, где либо не существует идея зла, либо зло функционально, ограничено и так далее. Таким образом, происходит смешение между революционно новым учением пророков и этими старыми доктринами жрецов. Поэтому, когда мы говорим об учении пророков, нужно конкретизировать. Мы говорим не о каких-то пророках вообще, не о некой феноменологии пророчества (у Пушкина, например, есть стихотворение «Пророк»). Не о таком расхожем понятии, – этим словом пользовались и друиды, впадавшие в исступление и вещавшие от имени, скажем, некоего духа. Или коллегия жрецов Пифии выступала в подобной роли. Но мы имеем в виду пророков совершенно конкретных. Мы имеем в виду пророков библейских, которые идут от Ноя, цепь которых восстановлена Авраамом и заканчивается в пророке Ислама Мухаммаде, да будет мир над всеми ними. Эта цепь пророков, которая стоит в центре, в оси человеческой истории, вокруг которой вращается все, которая всему противостоит.