Последним противоречием истории оказывается метафизическая инфляция человеческой субстанции: стоимость отчуждаемого времени в абсолютных цифрах может быть огромной, но она не покрывает стоимости сохранения человечества как организованного коллектива.
6.7. Чаяние конца и «тысячелетнее царство»
Исследователи масонства время от времени встречают упоминания о загадочных ста сорока четырех тысячах праведников в белых одеждах, которые, согласно масонскому (и не только!) преданию, уцелеют от краха человечества и войдут в следующий Золотой век. Об этой цифре ничего нельзя сказать, кроме того, что это сакраментальное число двенадцать, помноженное само на себя. А вот «праведники в белых одеждах» – идея более определенная. Под ними понимаются высшие религиозные элиты (духовные деятели всех конфессий на самом эзотерическом уровне), которые отряхнут прах ветхого человечества со своих подошв, чтобы пройти через паузу затмения мира в следующий эон. Там они станут зерном нового человечества, новой реальности.
Такова версия циклических смертей и возрождений в языческом религиозном сознании. Когда проблемы, порожденные внутренним кризисом «человеческого, слишком человеческого», препятствуют дальнейшему существованию не просто какой-то цивилизации, но всего человеческого рода, попы всех мировых традиций решают вопрос утопления проблемных «человеков» как ненужных щенят и открывают очередную главу с еще неизведанными кошмарами, ожидающими еще не родившиеся поколения.
Что далеко ходить в масонские архивы? Сегодняшние философы и социологи, вроде не грешащие склонностью к оккультному, рассуждают во всеуслышание о том, что девяносто процентов человечества изжили свою полезность и должны быть уничтожены. Конечно, десять процентов оставшихся – это не сто сорок четыре тысячи праведников. Судя по всему, Фукуяма и подобные ему философылюдоеды посвящены только в первый этап…
Есть два мифа конца, два концепта преображения. Один – элитарный – мы только что привели. Это миф, который принадлежит сторонникам антихриста, которые рассчитывают на победу. Сто сорок четыре тысячи – таково число сподвижников сатаны, армии подземного оккультного царства Агарти, чей скрытый от глаз людей монарх выйдет наружу перед наступлением хаоса.
Есть иная версия: антихрист проиграет. Проиграет тем, кто верен Единому Богу, тем, для кого постоянный кризис человеческого есть не признак его несовершенства, а указание на действие Бога среди людей.
Не будет «праведников». Будет второе пришествие Мессии-Христа вместе с ожидаемым Махди, которые возглавят армию готовых к самопожертвованию верующих, уничтожат подземелье Агарти… Вселенная зальется потоками света, воды Иордана потекут вспять и на тысячу лет до Страшного Суда физическая реальность станет прекраснейшим цветком бытия – в первый и последний раз, прежде чем исчезнуть и уступить место Вечности…
Теология отрицания как нелиберальный урок Октября
В данном названии уже содержится некая диалектика: привычно звучало бы «теология освобождения». Суть, однако, в том, что освобождение немыслимо без отрицания.
Речь при этом идет не только о непосредственной несвободе, но о чем-то гораздо большем.
Современные люди в своей массе утратили ощущение сверхъестественности исторического процесса. Некоторые из них поднимаются до разговора о метафизике истории, о смыслах и т. п., но даже мыслители калибра Ясперса не порывают до конца с гуманистической виртуальностью всех своих прозрений. Для нынешнего либерального мыслителя «человек является мерой всех вещей» едва ли не в большей степени, чем для древних греков, сформулировавших эту максиму (правда, последние имели в виду совершенно другого «человека»).
Кстати, о греках… Что отделяет язычников от тех, кто следует за пророками монотеизма? Язычники в своем классическом выражении – это носители «высокой метафизики», те, кто еще каких-нибудь пару тысяч лет назад образовывал абсолютное и подавляющее большинство населения во всем «многообразии религиозного опыта».
Они принимают мир. Реальность для язычника не просто позитивна, она безальтернативна. В ней может быть изначальная гармония и полнота, которая неизбежно в конце исторического цикла исчерпывается и искажается. Однако это подобно свету: он может быть ярким или едва видимым, но его природа при этом одна и та же.
Благодаря тому, что данному нет альтернативы, мир для язычника не содержит этической драмы, которая всегда связана с долженствованием, с движением от того, что есть, к тому, что должно быть.