Читаем Давид Седьмой полностью

«Фантазия, фантазией, – замечает Любош Кавалек, – а как получит перевес, так вцепится и не отпустит, прибьет железной рукой. А то, что ссылался на свои партии, среди которых множество красивейших, то здесь нет противоречия: выдающийся шахматист Бронштейн обладал очень ярким, запоминающимся стилем. Был он, конечно, замечательным художником шахмат, но было в нем и немало лукавства, притворства: всю жизнь был профессионалом, а создавал себе репутацию любителя-импровизатора. С возрастом это только усугубилось и приобрело гротескные черты».

На одном из Кересовских мемориалов в Таллине Александр Вейнгольд предложил гроссмейстеру ничью в чуть лучшем эндшпиле. «Очень воспитанный молодой человек, – похвалил его Давид Ионович. – Какой-нибудь Романишин возил бы меня здесь еще сто ходов…»

Возмущался: «Сплошь и рядом их комментарий на 22-м ходу – “обычно здесь играют так…” Да не было в мое время таких комментариев! Нам в голову не приходило анализировать на 20 ходов вперед…»

В пятидесятых годах «табия» в Нимцовиче, с которой начинались в том числе и его собственные партии, возникала после доброго десятка ходов, да и потом нередко следовала длинная цепочка обязательных продолжений. А в испанской! А в староиндийской!

Повторял не раз: «молодые звезды танцуют на наших могилах, в то время как мы еще живы! Живы! Они взяли наши шахматы, присвоили себе наши мысли, они играют одни и те же, изученные вдоль и поперек позиции – и вся эта помпа выглядит смешной.

Они эксплуатируют имидж, созданный прошлыми поколениями, что шахматы суперинтеллектуальная игра, игра королей. Послушать иных звезд, так до них никто ничего не понимал в шахматах. Как не стыдно им в начале третьего тысячелетия переставлять на третьем ходу слона на с4, как это делали Андерсен и Морфи еще двести лет тому назад. Громадные призы, телевидение, спонсоры, рекламная шумиха – и все должны верить им, как тяжело было захватывать линию “с”. Как будто они захватывали ее руками, брали бульдозер и вручную тащили его на линию “с”!»

«Идет бесконечный конкурс. Выигрывая сегодня, вы всё равно завтра снова подвергнетесь проверке… на силу здоровья и работоспособность таланта», – жаловался Бронштейн, забывая, что такой конкурс лежит в основе любого вида спорта, и что он сам безжалостно подвергал такой же проверке довоенных корифеев.

Ворчливость, переоценка прошлого, жалобы на молодых, на неудавшуюся жизнь – всё, давно известное психологам – проявились у него задолго до наступления настоящей старости. Он не хотел признавать, что любое следующее поколение очень скоро (и в шахматах еще скорее, чем в жизни) становится предыдущим, а попытка задержать историю, вернее, сфокусировать всё внимание на том отрезке ее, когда тебе выпала судьба быть на первых ролях, заранее обречена на неудачу.

Но следует и признать: в его время природный талант в шахматах действительно играл бо́льшую роль чем сегодня, когда работоспособность, дисциплина, характер, крепкая нервная система и здоровье очень часто подменяют данное природой.

Эмиль Гилельс сказал однажды: «так, как я играл в свое время на конкурсе Шопена, сейчас играет каждый ученик седьмого или восьмого класса музыкальной школы».

В шахматах рядовые игроки тоже идут дальше точки, достигнутой гениями предыдущего поколения. Бронштейну не хватало философской объективности Ласкера, отдавшего на склоне лет должное «старикам» Стейницу, Шлехтеру, Таррашу, Тейхману, Бернштейну, но признавшего, что «у них отсутствовала точность, с которой современные мастера добиваются побед, реализуя малейшее позиционное преимущество».

Сказал однажды: «А Крамник что? Вот он говорил мне – “вам проще было, вы могли много больше себе позволить, вы играли без нюансов. Теперь же идет очень жесткая игра, ход в ход”. Нашел кому говорить о нюансах! Да и вообще, можно подумать, что они сейчас плетут на шахматной доске брюссельские кружева, а мы все – от Филидора до Фишера – были дровосеки… Молодые думают, что шахматы с них начались».

Зряшная обида: во времена Бронштейна игра шла на нюансах сороковых-пятидесятых годов, сегодня – на нюансах современных шахмат. Нет никакого сомнения, что грядущим поколениям многие тонкости в партиях Крамника тоже покажутся наивными.

Ему не нравилось, что с шахмат сорван покров сказки, что тайнами игры можно овладеть в очень юном возрасте, а тирания старших над младшими в шахматах сменилась тиранией младших над старшими.

Не нравился и современный шахматист-профессионал, рассуждающий о призах, гонорарах и контрактах и стилизующий себя под предпринимателя.

Возмущался: «Эти молодые гении сегодня. Я вот слышал, что гроссмейстер N собирается покупать вторую машину. Мало ему видите ли одной, так ему еще новую подавай… Вот в наше время… Им не надо платить такие безумные деньги – их игра того не стоит. Это единственный пункт, в котором я согласен с Ботвинником».

Перейти на страницу:

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
Девочка из прошлого
Девочка из прошлого

– Папа! – слышу детский крик и оборачиваюсь.Девочка лет пяти несется ко мне.– Папочка! Наконец-то я тебя нашла, – подлетает и обнимает мои ноги.– Ты ошиблась, малышка. Я не твой папа, – присаживаюсь на корточки и поправляю съехавшую на бок шапку.– Мой-мой, я точно знаю, – порывисто обнимает меня за шею.– Как тебя зовут?– Анна Иванна. – Надо же, отчество угадала, только вот детей у меня нет, да и залетов не припоминаю. Дети – мое табу.– А маму как зовут?Вытаскивает помятую фотографию и протягивает мне.– Вот моя мама – Виктолия.Забираю снимок и смотрю на счастливые лица, запечатленные на нем. Я и Вика. Сердце срывается в бешеный галоп. Не может быть...

Адалинда Морриган , Аля Драгам , Брайан Макгиллоуэй , Сергей Гулевитский , Слава Доронина

Детективы / Биографии и Мемуары / Современные любовные романы / Классические детективы / Романы
Айвазовский
Айвазовский

Иван Константинович Айвазовский — всемирно известный маринист, представитель «золотого века» отечественной культуры, один из немногих художников России, снискавший громкую мировую славу. Автор около шести тысяч произведений, участник более ста двадцати выставок, кавалер многих российских и иностранных орденов, он находил время и для обширной общественной, просветительской, благотворительной деятельности. Путешествия по странам Западной Европы, поездки в Турцию и на Кавказ стали важными вехами его творческого пути, но все же вдохновение он черпал прежде всего в родной Феодосии. Творческие замыслы, вдохновение, душевный отдых и стремление к новым свершениям даровало ему Черное море, которому он посвятил свой талант. Две стихии — морская и живописная — воспринимались им нераздельно, как неизменный исток творчества, сопутствовали его жизненному пути, его разочарованиям и успехам, бурям и штилям, сопровождая стремление истинного художника — служить Искусству и Отечеству.

Екатерина Александровна Скоробогачева , Екатерина Скоробогачева , Лев Арнольдович Вагнер , Надежда Семеновна Григорович , Юлия Игоревна Андреева

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / Документальное