Давние встречи

«Дорогой Александр Трифонович! Получил Ваше письмецо. Спасибо за память, за добрую дружбу. Сижу пока на печи, почти не сползая. На этих днях лекаря все же грозят упрятать в больницу (пока — в глазную...). Но и в преисподней иной раз на пользу: будет радостно потом выбраться на божий свет.

Не знаю, по какому адресу посылать это коротенькое письмишко. То ли в Москву (наверное, Вы на Пленуме), то ли в Барвиху.

И мне не хотелось бы жаловаться на судьбу и всяческие невзгоды, да ничего не поделаешь. Живем, признаться, через пень-колоду, без каких-либо радостных надежд. Одолели недуги и напасти ложные и неложные. Скажу по совести: вся нынешняя зима у меня была трудная. Не то чтобы совсем одолели недуги, но что-то сломалось в самой душе. Здесь, в Питере, сижу невылазно, никого не вижу и не слышу, числюсь в покойниках. Беда, что стало хуже с глазами. На улице днем вижу пока удовлетворительно, а вот читать и писать не могу. Беда! В редкий тихий час пытаюсь диктовать. Идет туго. Вас поздравляю с новосельем. Очень хотелось бы побывать у Вас на «влазинах». Обнимаю И. С.-М.

Изредка переписываюсь со старухой Буниной. Тоскует по России, живет, видно, тихонько. В последнем письме пишет, что молодежь во Франции разбежалась из провинции в большие города. «Деревни» опустели. Гурманы-французы съели всех лошадей, привозят теперь из Ирландии».

Нашу дружбу с Александром Трифоновичем еще более укрепило следующее, невыразимо растрогавшее меня событие.

Помню, я жил однажды в Малеевке, в Доме писателей. Твардовский гостил в Ялте. Мы постоянно переписывались. Я написал ему о том, что моя старшая дочь Аринушка похоронена в Ливадии, и просил навестить ее могилу. Александр Трифонович не только выполнил мою просьбу, но приложил к этому столько добра, любви и внимания, что мне трудно без волнения рассказывать об этом.

«... Представьте, я сам думал посмотреть могилку Вашей дочери, только я думал, что это здесь, на городском кладбище. Обязательно побываю, — писал он мне в ответ. — Я решил прежде разузнать, как, что и где делается все в таких случаях. Я подумал, что просто переправить надпись, наложив еще слой цемента, — это будет плохо, некрасиво и недолговечно. Словом, нужно сделать скромно, но благопристойно и прочно...»

«...Вчера получил Ваше второе письмо, — писал я Твардовскому. — Еще раз благодарю за дружескую, братскую заботу о могиле дочери. Я был на могиле еще в 1956 году, уже поздней осенью. Тогда клали цемент (делал это не Николай Егорыч — человек добросовестный, а другие), уже шел снег, потом хватил мороз. Посадки — кустарники, цветы, деревца, — которые мы сделали с Николаем Егорычем в засушливое лето, погибли. Я бесконечно обязан буду Вам, если (разумеется, в свободные часы) подскажете Николаю Егорычу, что нужно сделать и поправить. Надпись на незастывшем цементе первоначально сделал я сам, по возможности четко и аккуратно. Эта надпись, по-видимому, погибла.

О том, что была для меня старшая дочь, Вы немного знаете. В ней собралось лучшее, что есть во мне, а мое худое отпало. И родилась она на Смоленщине, в Кислове, и самое последнее воспоминание ее было о куличке-перевозчике, который летал и свистел над нашей кисловской рекою. Любили ее все необыкновенно — подруги, учителя, знакомые, домработницы. Красавица была она писаная, русская, в породу микитовских женщин, всегда очень красивых, но редко счастливых... Простите, что пишу об этом, но Вам могу написать...»

«Дорогой Иван Сергеевич, — писал мне Твардовский, — все я вызнал и изучил постепенно и до конца. Нужно установить на могилке так наз. «наголовник» — камень в виде геометрич. фигуры, которую я попросил начертить для Вас мою Ольгу. На этот наголовник, вернее выемку, которая вырублена на скосе его, вмонтируется мраморная доска с высеченной на ней надписью.

Я смотрел такие надгробия и все, что нужно, расспросил. Я бы все это сделал и прислал бы Вам фото, но дело то особое, может быть Вы не хотите так как я могу сделать, поэтому и пишу Вам.

Покамест я здесь, Иван Сергеевич, могилу можно привести в полный порядок. Я так и договорился с Николаем Егорычем, — это действительно славный парень, он все сделает. Но нужно, чтобы Вы написали мне точно и четко всю целиком желательную надпись — с именем и датами и расположением слов. Я все остальное сделаю, прослежу, чтобы было грамотно и красиво, для меня это не составит труда.

Итак, для того чтобы Ваше согласие застало меня здесь и я мог бы все заказать, все сделать и присмотреть за выполнением, прошу Вас, если Вы согласны в основном с моим предложением, телеграфировать мне односложно: мол, согласен. Если же у Вас какие-либо особые на все это взгляды и намерения то пишите письмом. Во всяком случае я прошу Вас иметь в виду, что мне было бы просто приятно выполнить для Вас эту малую дружескую услугу, если вообще это слово применимо. Так что — прошу не стесняться какими-то там соображениями о моей занятости и т. п.