Читаем Давние встречи полностью

Что же — любить одних добродетельных? Грешники ближе, милее, их жалеем. В этом суть любви.

*

Только несколько раз в жизни, еще в молодости, приходило ощущение полного счастья. Счастья, пожалуй, чисто языческого. Хотелось петь, плакать, целовать землю. И так же быстро уходило это недолгое счастье. Оставалась прежняя боль, предчувствие неминучей беды, лютого горя и непоправимых утрат.

Как оправдались эти предчувствия, посещавшие меня еще в детстве! (Гибель Аринушки, Аленушки, Лидочки.)

*

В сущности, вся великая русская литература — вопль и стон (как и русские

народные песни, мрачные русские сказки). Печальны судьбы русских писателей.

Самый «светлый», самый «веселый» был Пушкин. Но, боже, какие горькие слова срывались у него о России! А как несказанно трагична судьба Пушкина, его смерть!

А Гоголь, Достоевский, «жизнелюбец и язычник» Толстой (стоит вспомнить его бегство, астаповскую смерть), Гаршин, Чехов и многие, многие. И самые последние: Бунин, Куприн и другие, их нерадостная судьба.

*

Талант есть то самое, что «под одну гребенку» не ложится, всегда «вихры торчат». Если срезать все «вихры», все гладко подстрижено — плоскость единообразия.

*

Как хорошо, как верно у Гоголя: таланты родятся, точно искры в дыму костра, — вспыхивают и погасают, вспыхивают и погасают...

Откуда же возникают, как родятся на земле истинные таланты?

Как алмазы, редки они среди нас.

*

Всю ночь почти под самым окном поет соловей. Такая сила, такая вечная радость в пении невзрачной крошечной птички! Зачем, для кого поет? И тысячу лет назад пели над этой рекой соловьи, и две тысячи, и двести тысяч лет, когда не было еще на земле человека. Вот чему дивиться, чему кланяться!

На рассвете вступает хор птиц, и у каждой своя песенка — от самой коротенькой до долгой соловьиной песни.

*

Боже, как печальна иной час наша природа! Как грустны, безнадежны наши прославленные «неохватные» пространства, российский воспетый простор, так трагично отделивший человека от человека...

А как хороши все же редкие ясные дни, милы нежные осинки, чудесный узор их ветвей, которым любуюсь из моего окна!

*

Тосковать о прошлом? Но разве тоскуют о городовых или становом приставе, о Ноздреве или Коробочке, о Чичикове или Хлестакове? Губернаторов, исправников, околоточных мы презирали. И к пузатому купцу Акулину, к земским начальникам не чувствовали мы никакого почтения.

*

Лев Толстой был барин, граф, «подделывался» под мужика (самый плохой, фальшивый репинский портрет Толстого: босиком, за сохою, ветер бороду относит). Дворянское умиление мужиком, скорбь раскаяния. А все же гениальная чистая правда! Один Толстой умел заставить читателя плакать. Плакали мы и над Петей Ростовым, и над «графинюшкой» Наташей, и над Алешей-Горшком. А вот над Алексеем Карамазовым и Сонечкой Мармеладовой плакать почему-то не хочется.

*

Тема самоубийства у Толстого: Поликушка, Позднышев, Анна Каренина. Все — чистые, правдивые и праведные люди.

А вот у Достоевского его «самоубивцы» — или сладострастники, или безбожники, или негодяи: Свидригайлов, Ставрогин, Смердяков...

И в этом у них такое несходство!

*

Подмешать в русскую кровь капельку чуждой знойной крови — какой засверкает свет! Таков Пушкин. И не от этой ли «подмеси» крови наша необыкновенная талантливость, а быть может, необыкновенное наше беспутство?

*

Читал выдержки из дневника Пришвина. Игра словами и мыслями. Лукавое и недоброе. Отталкивающее самообожание. Точно всю жизнь в зеркальце на себя смотрелся.

Пришвин родом из елецких прасолов, в облике было что-то цыганское. Земляк Бунина, который, говорят, его не любил.

*

Был в Калуге, в родном городе. Что-то уцелело от старого. Сквозная, легкая колоколенка на зареве неба. Городской сад, где в детстве я испугался фейерверка. Ока. Люди.

*

Необыкновенная, мокрая осень. Почти все время дожди. Вода на полях, на пашне. Дороги непроходимы даже для грузовых машин. (В полях не выкопана картошка, остались овсы и гречиха, кое-где осталась на корню рожь.)

*

Вечером Волга тихая, по-осеннему темно, не холодно. На Волге, в отдалении, огоньки. Земля кажется пустынной.

*

Ночь тихая, светлая, месяц. Бегут облака. Сухо, тепло, не морозит. Вышел с крыльца — каждый звук слышен. Темнеют вершины деревьев.

*

Нет ничего радостнее и приятнее делания добра. Даже самое маленькое добро — оказать услугу, уступить место, помочь встать — приятно и хорошо.

*

Вчера был первый теплый летний день. В лесу на лицо садилась паутина. Верный признак наступления доброй летней погоды. Сейчас утро, восходит солнце. Сижу один. Хочется хоть что-нибудь еще надиктовать.

*

Желание смерти: «Хочу домой!» Как у ребенка: спать, спать, спать!

И ничего-то, ничего страшного в самой смерти, когда «уходят домой». Ужасно лишь умирание: борьба жизни со смертью. Вот тут-то и страшна жизнь — не отпуская и мучая жертву.

*

Сейчас — ночь. Шумит лес, шумит Волга. И, боже мой, какая непроглядная, густая, осенняя темень.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
100 знаменитых евреев
100 знаменитых евреев

Нет ни одной области человеческой деятельности, в которой бы евреи не проявили своих талантов. Еврейский народ подарил миру немало гениальных личностей: религиозных деятелей и мыслителей (Иисус Христос, пророк Моисей, Борух Спиноза), ученых (Альберт Эйнштейн, Лев Ландау, Густав Герц), музыкантов (Джордж Гершвин, Бенни Гудмен, Давид Ойстрах), поэтов и писателей (Айзек Азимов, Исаак Бабель, Иосиф Бродский, Шолом-Алейхем), актеров (Чарли Чаплин, Сара Бернар, Соломон Михоэлс)… А еще государственных деятелей, медиков, бизнесменов, спортсменов. Их имена знакомы каждому, но далеко не все знают, каким нелегким, тернистым путем шли они к своей цели, какой ценой достигали успеха. Недаром великий Гейне как-то заметил: «Подвиги евреев столь же мало известны миру, как их подлинное существо. Люди думают, что знают их, потому что видели их бороды, но ничего больше им не открылось, и, как в Средние века, евреи и в новое время остаются бродячей тайной». На страницах этой книги мы попробуем хотя бы слегка приоткрыть эту тайну…

Александр Павлович Ильченко , Валентина Марковна Скляренко , Ирина Анатольевна Рудычева , Татьяна Васильевна Иовлева

Биографии и Мемуары / Документальное
Жертвы Ялты
Жертвы Ялты

Насильственная репатриация в СССР на протяжении 1943-47 годов — часть нашей истории, но не ее достояние. В Советском Союзе об этом не знают ничего, либо знают по слухам и урывками. Но эти урывки и слухи уже вошли в общественное сознание, и для того, чтобы их рассеять, чтобы хотя бы в первом приближении показать правду того, что произошло, необходима огромная работа, и работа действительно свободная. Свободная в архивных розысках, свободная в высказываниях мнений, а главное — духовно свободная от предрассудков…  Чем же ценен труд Н. Толстого, если и его еще недостаточно, чтобы заполнить этот пробел нашей истории? Прежде всего, полнотой описания, сведением воедино разрозненных фактов — где, когда, кого и как выдали. Примерно 34 используемых в книге документов публикуются впервые, и автор не ограничивается такими более или менее известными теперь событиями, как выдача казаков в Лиенце или армии Власова, хотя и здесь приводит много новых данных, но описывает операции по выдаче многих категорий перемещенных лиц хронологически и по странам. После такой книги невозможно больше отмахиваться от частных свидетельств, как «не имеющих объективного значения»Из этой книги, может быть, мы впервые по-настоящему узнали о масштабах народного сопротивления советскому режиму в годы Великой Отечественной войны, о причинах, заставивших более миллиона граждан СССР выбрать себе во временные союзники для свержения ненавистной коммунистической тирании гитлеровскую Германию. И только после появления в СССР первых копий книги на русском языке многие из потомков казаков впервые осознали, что не умерло казачество в 20–30-е годы, не все было истреблено или рассеяно по белу свету.

Николай Дмитриевич Толстой , Николай Дмитриевич Толстой-Милославский

Биографии и Мемуары / Документальная литература / Публицистика / История / Образование и наука / Документальное