Давно хотела тебе сказать (сборник)

В то лето Эт как-то раз проснулась ночью и вспомнила, что на веревке осталось висеть ее розовое кисейное платье, которое она днем постирала в тазу. Ей показалось, будто начинается дождь и она слышит, как застучали первые капли. Она ошиблась: это шуршали листья; но, встав посреди ночи, она не сразу сообразила, что к чему. Ей померещилось, что уже глубокая ночь, однако позже, размышляя о случившемся, она пришла к выводу, что на самом деле, наверное, было около двенадцати. Эт встала, спустилась вниз по лестнице, включила свет в кухне и вышла через черный ход. Стоя на веранде, она потянула к себе бельевую веревку. И тут, считай, прямо у нее под ногами из травы рядом с верандой, в том месте, где разрастался большой, как дерево, лохматый куст сирени, приподнялись две фигуры – они не встали и даже не сели, а только подняли головы, словно с кровати, все еще сплетенные телами, хотя их не было видно. Свет из кухни падал не прямо во двор, но освещал его достаточно, чтобы Эт разглядела лица. Блейки и Чар.

Она не видела, в каком состоянии их одежда, и не могла понять, насколько далеко они зашли или собирались зайти. Она и не хотела видеть. Ей хватило их лиц. Большие и распухшие губы, измятые и шершавые щеки, провалы вместо глаз. Эт оставила платье, убежала в дом, бросилась в постель и, к собственному удивлению, тут же заснула. На следующий день Чар не сказала ей ни слова о том, что произошло. Только сообщила:

– Я занесла в дом твое платье, Эт. Подумала, что может пойти дождь.

Как будто она не видела Эт на веранде, когда та тянула бельевую веревку! Эт задумалась. Она знала, что, если скажет: «Ты же меня видела», Чар скорее всего ответит, что ей, Эт, все приснилось. Она решила: пусть Чар думает, что смогла ее провести, если Чар и в самом деле так думает. Зато Эт теперь кое-что знает: она знает, какой становится Чар, когда теряет свою власть, отрекается от нее. Утопленник Сэнди с забившейся в ноздри зеленой тиной и тот не казался таким потерянным.

Перед Рождеством в Мок-Хилл пришло известие, что Блейки Нобл женился. Его женой стала чревовещательница, та, что с Альфонсом и Алисой. Куклы, наряженные в вечерние платья, с набриолиненными прическами в стиле Вернона и Айрин Касл[5], запомнились обитателям городка гораздо лучше, чем сама артистка. Единственное, что люди помнили точно, – это что ей было не меньше сорока. И девятнадцатилетний мальчик! А все потому, что его воспитывали не так, как других: разрешали самому вести гостиничный бизнес, возили в Калифорнию, позволяли общаться с кем попало. А в результате – разврат. Как и следовало ожидать.

Чар выпила отраву. Так она думала. Синьку для белья. Первое, что попалось ей под руку на полке в кухонной кладовке. Эт вернулась из школы домой (новость она услышала еще в полдень от самой Чар, которая, усмехнувшись, спросила: «Ну что, похоже, это удар в самое сердце?») и обнаружила, что Чар тошнит в туалете.

– Пойди принеси медицинский справочник, – велела ей Чар, непроизвольно издав жуткий рык. – Прочитай, что там пишут про отравление.

Эт не послушалась и хотела звонить доктору. Чар, покачиваясь, вышла из туалета, держа бутыль с отбеливателем, которая всегда стояла за ванной.

– Если не повесишь трубку, я выпью всю бутыль, – шепотом прохрипела она.

Мать скорее всего спала за закрытой дверью.

Эт повесила трубку и открыла уродливую старую книгу, в которой давным-давно прочла о том, как рождаются дети, каковы признаки смерти и что ко рту умирающего надо подносить зеркало. Эт по ошибке подумала, что Чар уже выпила отбеливателя, и потому прочитала все про отбеливатель. Потом выяснилось, что речь идет о синьке. Про синьку в книге ничего не говорилось, но, похоже, самое правильное было вызвать рвоту, что советовалось делать при любом отравлении (только Чар и без того рвало, ничего вызывать не требовалось), а потом выпить литр молока. Как только Чар влила в себя молоко, ее снова начало рвать.

– Я не из-за Блейки Нобла, – выдавила она между спазмами. – Не смей даже думать. Не такая я дура. Из-за этого извращенца. Просто мне надоело жить.

– А почему тебе надоело жить? – задала Эт вполне логичный вопрос, пока Чар вытирала лицо.

– Надоел мне этот город, и люди здешние тупые надоели, и мама с ее водянкой, и уборки, и стирка каждый день. Кажется, рвота прошла. Надо выпить кофе. Там написано: кофе.

Эт сварила целый кофейник, а Чар достала две самые красивые чашки. Они пили кофе и хихикали.

– Мне надоела латынь, – заявила Эт, – мне надоела алгебра. Я тоже выпью синьки.

– Жизнь – тяжкое бремя, – ответила Чар. – «Жизнь! Где твое жало?»

– Это про смерть. «Смерть! Где твое жало?»

– А я сказала «жизнь»? Я хотела сказать «смерть». «Смерть! Где твое жало?»[6] Прошу прощенья.