Давно хотела тебе сказать (сборник)

– Ну, представьте, что вы в плохом настроении. У вас ведь может случиться плохое настроение? Поднимаетесь утром, а перед вами вот такой величественный вид. И так каждый день, никуда от него не деться. Разве не бывало у вас чувства, что вы не вполне, так сказать, соответствуете?

– Не соответствую?..

– Не бывало у вас чувства вины? За то, что вы хандрите, – объяснила Эйлин. – За то, что вы сегодня… не вполне достойны этого прекрасного вида.

Она отпила большой глоток. Ох, не надо было затевать этот разговор.

– Но ведь как только я посмотрю на этот прекрасный вид, – ответил мужчина и победоносно взглянул на нее, – так хандра сразу и улетучится. Этот вид на меня действует посильнее, чем выпивка. И сильнее, чем то, что они курят там внизу. Да и зачем мне какая-то хандра? Жизнь слишком коротка.

Последняя фраза напомнила обоим, что они все-таки не на праздничной вечеринке.

– Да, жизнь коротка. Никогда не знаешь, как все повернется… А сестра у вас потрясающая. И Эварт тоже молодец.

Эйлин спустилась вниз и налила себе еще бокал. Прошла мимо комнаты, где играли младшие дети. Игра называлась «Рыба». Она постояла в дверях, наблюдая за ними. Ее почему-то всегда смущали девочки-индианки, рядом с ними она чувствовала себя словно на скамье подсудимых. Такое чувство, впрочем, возникало, только когда поблизости находилась Джун. И сейчас Эйлин как будто чувствовала, что сестра здесь, рядом: смотрит, слушает и прямо дрожит от желания обнаружить намек на предвзятое отношение. Кто теперь поверит, что Джун вместе с Эйлин когда-то бегали вокруг дома, распевая песню на ломаном английском – пародировали акцент китайской пары, хозяев лавочки с их улицы? Эйлин всматривалась в плоские смуглые лица девочек-индианок. Что они для Джун – знаки отличия, трофеи? Она смотрела на них, а видела Джун.

Эйлин зашла к себе в гостевую комнату, закрыла дверь и прилегла в темноте на кровать. Скрестила ноги, подоткнула поудобнее подушку. Бокал был все еще в руке, и она поставила его на живот. Вот и пришел тот момент, который она всегда переживала в гостях у сестры. И Дуглас не помешал, смерть не помешала. Эйлин почувствовала себя как будто парализованной, перестала владеть собой. В этом доме ее жизнь, тот путь, который она выбрала (если только она что-нибудь выбирала), вся она, наконец, выглядели совсем жалкими и никчемными. Да, надо признать: она жила наугад, потеряла массу времени зря, ничего не научилась делать как следует. И неважно, как все это выглядит, когда она не здесь, вдали от этого дома. Неважно, в какие забавные истории она превращает свою жизнь, рассказывая о ней друзьям… Да что говорить, если она в такую минуту даже помочь ничем не сумела.

В самолете Эйлин думала, что испечет печенье к чаю. Словно это возможно – на кухне у Джун!

О том, что их отец погиб на фронте, им почему-то сообщили по телефону. Звонок раздался в десять или одиннадцать вечера. Мать испекла печенье к чаю и позвала Эйлин попробовать. Только Эйлин, не Джун – та была тогда совсем кроха. На столе стояло еще и варенье. Эйлин очень хотелось есть, но она боялась прикасаться к еде. Мать была непредсказуема и почти всегда опасна. Она то обижалась неизвестно на что, то начинала высказывать непонятные претензии. Но в тот день она ничего не требовала, держалась необыкновенно спокойно, даже как-то присмирела. Она не сказала Эйлин о случившемся. (Уже потом, утром, разбудила их, страшно бледная, театрально расцеловала и произнесла заранее отрепетированную фразу: «Папочки больше нет».) Много лет спустя Эйлин пробовала поговорить с Джун об этом ночном чаепитии с печеньем и о своем удивительном открытии: оказывается, их мать могла быть тихой, ранимой, почти что – как же они тогда об этом мечтали! – обыкновенной женщиной. Джун ответила, что разобралась в этом вопросе.

– Да, много лет назад. С помощью гештальтпсихологии. Именно это помогло, гештальтпсихология. Я полностью с этим разобралась.

А я ни с чем не разобралась, – думала Эйлин. – И я не верю, что все в мире происходит для того, чтобы с этим «разбираться».

Люди умирают. Так устроено: мы страдаем, мы умираем. Их мать после долгих лет сумасшествия умерла от самой обычной пневмонии. Болезни и несчастные случаи. Их не надо объяснять, их надо просто принимать всерьез. А слова – они какие-то стыдные. Они ничего не способны объяснить.

Слова из книг пророков, звучавшие на поминальной службе, неприятно поразили слух Эйлин. Какая ложь, какое высокомерие, думала она. Ложь, конечно, ненамеренная и вполне соответствующая современным религиозным представлениям, но это не оправдание. Теперь же, на пьяную голову, она решила, что любые слова здесь были бы неуместны. Ныне с верой и в надежде на воскресение и жизнь вечную… В самих словах нет фальши, фальшь только в том, что они произносятся в такой момент. Молчание – вот единственное, что нужно.