Давно минувшее

Самара продолжала гореть… Выгорела большая часть главной Дворянской улицы, задет был и Струковский сад. Тогда говорили, что на Дворянской улице выгорело более 600 домов. Паника усилилась еще и оттого, что был отдан приказ бить в набат не только в той части, где пожар, а по всем церквам.

Моя мать не спала по целым ночам, курила, пила на кошме чай и в конец расстроила свое здоровье. С отъездом отца мы вообще пили чай за столом лишь тогда, когда приходили гости. А одни – всегда на полу. За это время одиночества мать собственноручно вышила шерстями красивый ковер с каким-то черкесом и ретивым конем посреди узора. Старой кошмой, так нами любимой и заслуженной, обили зимой дверь, а на полу стелили новый ковер и на нем уже пили чай.

Набат выводил мою мать из себя. Лицо покрывалось красными пятнами и сама она металась от окна к окну. Вероятно, для нее это было очень мучительное время.

Значительно позже, уже в сознательный период жизни, я рассказывала об этих пожарах Л. Ф. Пантелееву, известному в Петербурге общественному деятелю и издателю. А он мне, в свою очередь, рассказывал о такой же эпидемии пожаров и поджогов в 60-х г.г., вскоре после манифеста об освобождении крестьян. Консервативная печать приписывала эти поджоги социалистам. Лонгин Федорович очень возмущался этой версией.

– Глупая, знаете, у нас борьба с социалистами. Наветами… Подумайте только, – зачем социалистам заниматься поджогами? И кого? Каких-то несчастных обывателей… Как ни нелепы часто формы русской политической борьбы, но всё же, знаете…

В те, детские годы, когда я писала «подкидную записку», о социалистах в нашем доме около реки Самарки не говорил никто. А газет у нас не было: мать никогда их не читала… Так я и до сих пор не знаю, отчего загоралась Самара и кто ее поджигал. Вернее всего, что после ряда случайных пожаров в накаляемом солнцем городе, сонных людей охватил какой-то психоз с примесью чисто реального авантюризма: поживиться в общей суматохе. Буйства, часто беспричинного, от скуки, в России всегда было много. Да и мы, дети, заражались этой жаждой необычайного, бегая с пожара на пожар и любуясь огненными языками, так красиво подымавшимися к небу.

Новоузенск

В конце лета этого пожарного года от отца пришло письмо: мы должны были ехать в Новоузенск. От Самары до Новоузенска ехали недели три. Была куплена тройка лошадей, уложены все вещи в большой тарантас, и мы ехали «на своих» с постоянными ночлегами и остановками – для отдыха и кормежки лошадей. Для нас с сестрой этот способ передвижения был настоящим счастьем. Особенно остановки. Мы никогда не бывали в деревне и всё, поэтому, было для нас ново. Ямщик старался выбирать села с речками. С каким восторгом мы купались в них вместе с деревенскими ребятишками… Спали в тарантасе: чистоплотная мать с большим недоверием относилась к низеньким избам с целым роем мух… К тому же ей всегда не хватало воздуха, и она инстинктивно тянулась к окну, к балкону или вот тут – к тарантасу посреди двора.

Чем ближе мы приближались к Новоузенску, тем однообразнее становился путь: ни деревца! Степь, степь, песчаник, желтый колорит. Ямщик сердился: станции стали редки, замучивались лошади. На некоторых остановках мы сидели целый день, – стояла невыносимая жара. Ехали затем ночью. Перед самым городом едва не погибли. По дороге, навстречу нам, двигался караван верблюдов. Лошади так испугались этих невиданных существ, что понеслись, как бешеные, не слушая ямщика. Мать потом рассказывала, что спаслись мы чудом: одна из пристяжных пала, вероятно, от разрыва сердца, и задержала бег других.