Давно закончилась осада…

Коля в первый миг почувствовал себя так, словно его поймали с поличным и приподняли за шиворот. Он даже заоглядывался в панике. Но никого не было… Он перечитал еще раз. Неужели доктор знал, что мальчишка доберется до атласа, и специально приготовил ему это послание? Вот ужас… Впрочем, едва ли. Бумага была желтая, чернила бледные. Явно, что написано это не в нынешние дни… Ну а что, если записка чья-то старая, но вложил ее Борис Петрович все же для Коли?

Ладно… Все равно доктор не узнает, что Коля смотрел это. Сейчас он аккуратненько положит листок как прежде, поставит книгу точнехонько на прежнее место и думать про нее больше не будет. Тем более, что и правда — тайн любви она не открывала. По крайней мере, той рыцарской любви к прекрасным дамам, о которой Коля читал в книжках и какую мечтал встретить когда-нибудь сам…

Он утвердил увесистый атлас в ряду других томов, взял из другого шкафа «Путешествие на шлюпе „Камчатка“» капитана Головнина и с чувством нашкодившего, но не уличенного сорванца устроился в кресле. Принял самый благопристойный вид. И словно бы наградой за эту благопристойность было шумное возвращение доктора и тетушки, которая порывисто обняла «дорогого Николя́».

— Ты соскучился? Чем ты тут без нас занимался?

— М-м… вот, читаю…

При этом показалось, что доктор глянул хитровато. Коля поспешно спросил:

— Борис Петрович, а у вас правда есть револьвер?

Доктор по-петушиному дернул головой:

— О да! Но он остался без применения. На дорогах Тавриды мир и спокойствие, хотя недавно имели место романтические слухи…

Затем было чаепитие (вместе с пришедшей из церкви Екатериной Петровной), рассказы о Симферополе и возвращение домой.

Через несколько дней Татьяна Фаддеевна обмолвилась, что слышала в пароходной конторе про ремесленную школу, в которую будут набирать мальчиков из семей служителей РОПИТа и мастеровых.

— Это говорит, что жизнь в городе набирает силу, не правда ли, мон шер?

— Тё-Таня, а вы ведь тоже вроде служащей РОПИТа! Раз помогаете в их лечебнице…

— Ну и… О Боже! Уж не собираешься ли ты поступить в эту школу?

— Пуркуа па? — весело сказал он. — Чего все время дома сидеть? В школе, наверно, будет нетрудно. И вовсе не помешает гимназическим экзаменам. Зато познакомлюсь поближе со здешними ребятами…

— Ты это всерьез?.. Я спрошу в Правлении…

В голосе тетушки слышалось осторожное удовольствие. Чем больше Николя́ занят делом, тем полезнее. К тому же она никогда не была против сближения мальчика с представителями воспетых Некрасовым народных масс.

Две речи директора

В тот именинный вечер, когда Саша подарила Коле осколок древней вазы с кентавром, случилось еще много событий.

После ухода Лизаветы Марковны и Саши Татьяна Фаддеевна сказала:

— Ты бы рассказал все-таки, что сегодня было в школе…

— Да ничего особенного…

— Ну как же! Ведь открытие…

— Ну, открытие… А настоящие занятия будут после Рождества. А сейчас только всякие вступительные, два раза в неделю, потому что не все еще готово… Построили в коридоре в два ряда, начальство пришло из пароходства, молебен был. Хорошо, что не длинный…

— Николя́!

— А зачем длинный-то?.. Потом директор говорил речь…

Директор был пожилой, солидный, с расчесанной на две стороны русой бородой. В мундире с флотскими пуговицами, вроде как у Бориса Петровича. Он оглядел две пестрые шеренги неспокойных, не привыкших еще к школьному порядку новичков и начал неожиданно густым голосом:

— Господа…

Сорок учеников разом примолкли. Некоторые даже в неудобных позах: кто-то хотел сей минут локтем наподдать соседа, кто-то неловко вытянул шею — так и замерли. Потому что никто никогда не слышал в обращении к себе столь уважительного слова. Разве что Коля в прогимназии да в короткую бытность морским кадетом…

— Господа… Более десяти лет прошло с той поры, как закончилась кровавая война, превратившая наш город в руины. Те, кто пришли тогда к нам врагами, горькую цену заплатили, чтобы завладеть городом. Да и можно ли сказать, что завладели полностью? Армия наша для сбережения сил оставила Южную сторону, но Северная оказалась противнику не по зубам, она щетинилась могучими укреплениями с тысячей орудий и готова была дать такой отпор, что враг уже и не помышлял о новых баталиях. Заключивши мир, противник вернул нам хотя и разрушенный, но покрытый славой город и отправился восвояси. И с той поры если мы и видим здесь англичан и французов, то не как победителей, а как туристов, кои приехали к нам вспомнить осаду, где обе стороны — это надо признать — проявили немало доблести. Доблесть русская, однако, имела в себе не в пример больше чести, ибо мы защищали свою землю…

Да, больно видеть, господа, развалины, которые до сих пор составляют бо́льшую часть города. Но жизнь берет свое. Строятся новые храмы и дома, растет число жителей. И главная наша забота — флот. Не могут быть пустыми наши прекрасные бухты, самим Господом созданные для процветания морской жизни.