Давно закончилась осада…

Лизавета Марковна не раз говорила Татьяне Фаддеевне, что Маркелыч с готовностью предлагает пользоваться банькой всем соседям. Пускай только подбрасывают дровишек, а то с ними в городе трудновато. И тетушка, случалось, ходила туда с Лизаветой Марковной и Сашей. А Коля не ходил, компаньонов-мужчин не было. Маркелыч конечно же мылся с Настюшкой, такое их супружеское дело. И Коле — значит, опять одному? Но за окошком-то, как всегда, тьма-тьмущая. Лучше уж на кухне…

Однако на сей раз пошли они с Маркелычем.

— Сейчас мы твою хворь, тезка, за две минуты выгоним, — обещал по дороге Маркелыч. — Вылетит она из тебя как из мортиры с двойным зарядом….

Банька изнутри была обшита желтыми палубными досками. Разделись в тесном предбаннике, и Маркелыч втолкнул Колю в комнатушку, полную горячего воздуха. Под потолочной балкой туманно светился желтый фонарь. От рыжей глиняной печки несло жаром, как от собранной в сгусток Сахары. Батюшки! Да разве здесь можно дышать?! Коля ринулся назад, Маркелыч поймал его:

— Терпи, терпи. Сейчас привыкнешь…

Один вдох, другой… Еще… Ну и правда стало терпимее. То есть, может быть, еще не совсем гибель…

— Полезай-ка на поло́к… — И Коля оказался на влажных горячих досках, недалеко от потолка. Маркелыч плеснул из ведра на раскаленную плиту. Воздух взорвался. Жгучий пар забил дыхание, и Коля снова решил, что пришел конец. Но выжил и сейчас.

Маркелыч взгромоздился рядом.

— Ложись-ка на пузо. Во-от так…

Он не пожалел для юного соседа дорогого березового веника, какие купить можно было только в Симферополе, а туда их привозили из Курской губернии, поскольку южнее березы не росли. Ой-ей-ей! В первый момент Коля решил, что тетушка поделилась с Маркелычем пироговским методом и пришел час расплаты за все грехи. Но нет, боли не было, а от каждого удара Колю охватывало новым упругим жаром и сладким березовым духом.

— Ну как? Будешь сызнова кашлять?

— Ой! Не буду!..

— То-то, что не будешь. Ну-ка, еще! Раньше, в своем Петербурге, такого лекарства небось не пробовал?

— Ох… не пробовал…

— Тогда пойдем. Чтобы по всей норме…

— Куда?.. Ай!

Не успел он снова сказать «ай», как крепкие руки Маркелыча под мышки вынесли его через предбанник на жгучий холод. И сверху — ледяной поток из ведра.

— А-а-а! — Это уж точно была нестерпимая погибель. Но те же руки мигом вознесли его снова на высокие доски, в спасительный жар, обдали горячей березовой пургой.

— Уф… Маркелыч, разве так можно? Я же помру…

— Обязательно. Лет через сто… Только в царствии небесном, куда попадешь после смерти, таких парилок не будет. Потому пользуйся, покуда жив… Ведь жив еще?

— Кажется, да… только сил совсем нет…

— Как это нет? А кто меня будет веником греть? Не Ерофейка же, он большого жара не выносит… Ну-ка, давай поработай!

И оказалось, что силы у Коли еще остались. Даже немало. Он передохнул и замахал веником, охаживая крепкую, в сплетениях мускулов, спину Маркелыча. И работал добросовестно, пока Маркелыч не сказал: «Ладно, дробь». По-морскому это значило «хватит».

Спрыгнули, окатили друг друга теплой водой, сели на нижней полке, чтобы отдышаться.

— Маркелыч, вы тут говорили про какого-то Ерофейку. Это кто?

— Да трюмник, — небрежно отозвался Маркелыч. На скулах и усиках у него весело блестели капли. — Прижился тут, а с какого корабля, не говорит. Они этого не любят.

— К… кто не любят? — слегка обмер Коля. Уже не от жара, а от озноба.

— Да трюмники же… Ты разве про них не слыхал?

— Нет… Они кто?

— Ну, коротко говоря, существа такие… Ты небось про карликов да гномов сказки читал?

— Д… да…

— Ну вот. Я тоже читал, еще когда в кантонистах был. Приносил нам такую книгу капитан-лейтенант Барашников, доброй души был, случалось, баловал нас, мальчишек… Из той книжки я и узнал про гномов. Только они, гномы-то, в лесах да в горах обитают, а трюмники в кораблях, в глубине. Потому и название такое… В начале осады, когда велено было затопить поперек бухты корабли да фрегаты, трюмники с них, ясное дело, перебрались на берег, тонуть кому охота… Их там, на больших-то кораблях, даже не по одному, а по нескольку в каждом жило… Как уж они осаду на суше пережили — не знаю, может, и не все уцелели. Однако же уцелели многие. А после войны стали обустраиваться. Судов-то осталось мало, вот и начали расселяться по банькам да погребам.

Коля слабым голосом сказал:

— Вроде как домовые? — Это он чтобы Маркелыч не заметил его обмирания.

— Ну, вроде… Только флотского происхождения. Оно и понятно, город-то корабельный…

— Но ведь это же, верно, сказки, не более того?

— Сказки не сказки, а от Ерофейки никуда не денешься. Как придешь печку разжигать, он за ней обязательно возится. Или на полке среди веников. Или бороду выставит, на тот же веник похожий, да глядит с любопытством. Раза два я с ним даже разговор заводил, только беседует он без охоты. Два слова скажет — и в закуток… Да ты не бойся, он, Ерофейка-то, смирный. Да и нет его сейчас. Я же говорю, он от сильного жара норовит сбежать на двор…

— Я и не боюсь, — жиденьким голосом сообщил Коля.