Давший клятву

— Нет, — пробормотал Адолин. — Я просто раздражен. Мы наконец-то избавились от Садеаса, и на его место пришло… вот это? — Он покачал головой. — В юности я смотрел на него с почтением. Когда повзрослел, у меня появились подозрения, но, наверное, в глубине души я все еще хотел, чтобы он оказался таким, как о нем говорили. Кем-то выше мелочности и политики. Истинным солдатом.

Шаллан не была уверена в том, что она думает по поводу идеи об «истинном солдате» как о человеке, которого не заботит политика. Разве причины поступков не важнее?

Воины так не рассуждали. Существовал некий идеал, который она не могла в полной мере постичь, — что-то вроде культа подчинения, заботы лишь о битве и вызовах.

Они подошли к лифту, и Адолин, выловив из кармана самосвет — маленький бриллиант, не помещенный в сферу, — опустил его в щель вдоль перил. Буресвет начал выходить из камня, и балкон сперва задрожал, а потом медленно поехал вниз. Вытаскивая камень, можно просигнализировать лифту остановиться на следующем этаже. Передвигая простой рычаг, можно было задать направление движения.

Они миновали верхний уровень, и Адолин, устроившись у перил, устремил взгляд на центральную шахту с окном вдоль всей стены. Ее называли атриумом, хоть этот атриум и был вытянут на десятки этажей.

— Каладину это не понравится, — проворчал Адолин. — Амарам — великий князь? Мы оба провели недели в тюрьме из-за того, что натворил этот ублюдок.

— Я думаю, Амарам убил моего брата.

Адолин резко повернулся и уставился на нее:

— Что?!

— У Амарама есть осколочный клинок, — объяснила Шаллан. — Я его видела раньше в руках моего старшего брата Хеларана. Он покинул Йа-Кевед много лет назад. Судя по тому, что мне удалось узнать, они с Амарамом сразились, Амарам его убил, а клинок забрал.

— Шаллан… да, клинок. Ты ведь знаешь, как Амарам его добыл, верно?

— На поле боя?

— Украл у Каладина! — Адолин схватился за голову. — Мостовичок настаивал, что спас Амараму жизнь, убив осколочника. А Амарам потом перебил отряд Каладина и забрал осколки себе. Это ведь в общих чертах и есть вся причина, по которой они ненавидят друг друга.

Шаллан почувствовала, как сдавливает горло.

— Ох.

«Спрячь это. Не думай об этом».

— Шаллан, — проговорил Адолин, шагнув к ней. — Почему твой брат пытался убить Амарама? Может, он знал, что великий лорд — продажная шкура? Вот буря! Каладин об этом даже не догадывается. Бедный мостовичок. Все было бы гораздо лучше, позволь он Амараму умереть.

«Отвернись от этого. Не думай об этом».

— Да, — выдавила она. — Ну да.

— Но что твой брат узнал? — снова попытался размышлять Адолин, расхаживая по балкону туда-сюда. — Он что-нибудь рассказал?

— Мы мало разговаривали, — отозвалась Шаллан, чувствуя оцепенение. — Он ушел, когда я была маленькой. Я его толком и не узнала.

Надо сменить тему. Пока она еще могла засунуть это открытие в дальний угол разума. Она не хотела думать про Каладина и Хеларана…

Поездка до нижних этажей вышла долгой и молчаливой. Адолин хотел опять навестить скакуна своего отца, но Шаллан не пожелала стоять без дела и нюхать навоз. Она сошла на втором уровне и отправилась в свои покои.

Секреты. «В этом мире есть вещи и поважнее, — заявил Хеларан отцу. — Важнее тебя и твоих преступлений».

Мрейз что-то об этом знал. Он не делился с ней секретами, как не делятся сладостями с ребенком, хитростью приучая его к повиновению. Однако все, чего он от нее сейчас хотел, — расследовать странные случаи в Уритиру. Это ведь хорошее дело, не так ли? Она бы все равно этим занималась.

Шаллан плутала по коридорам, следуя тропе, вдоль которой работники Себариаля прикрепили к стенам сферные фонари на крючках. Запечатанные и заполненные только самыми дешевыми бриллиантовыми сферами, они не вызывали интереса у грабителей, но и света давали не много.

Ей следовало остаться наверху; в ее отсутствие иллюзорная карта наверняка растаяла. Ее мучила совесть. Нельзя ли как-то научиться закреплять иллюзии? Им ведь нужен буресвет, чтобы существовать…

В любом случае Шаллан хотела уйти с совещания. Тайны, которые скрывал этот город, были слишком увлекательны. Она остановилась посреди коридора, достала свой альбом и пролистала его, вглядываясь в лица убитых.

Рассеянно перевернув страницу, увидела набросок, который не помнила. Серия извилистых, безумных линий, кривых и не соединенных друг с другом.

Она похолодела:

— Когда я это нарисовала?

Узор двинулся вверх по ее платью, остановился под шеей. Загудел — звук был смущенный.

— Я не помню.

Шаллан перевернула страницу. Тут она нарисовала линии, стремящиеся из центра, беспорядочные и хаотичные. Они превращались в лошадиные головы, с которых слезала плоть, их глаза были выпучены, а лошадиные рты — разинуты в крике. Это был какой-то тошнотворный гротеск.

«Ох, Буреотец…»

Пальцы Шаллан дрожали, когда она снова перевернула страницу. Ее она зарисовала дочерна, используя круговые движения, направленные к центральной точке. Глубокая пустота, бесконечный коридор, нечто кошмарное и непознаваемое.

Она захлопнула альбом:

— Что со мной происходит?

Узор смущенно загудел:

— Мы… сбежим?