Даже не ошибка

Еще три года назад я представления не имел, как выглядят расписания. А сейчас я просто без ума от них. У меня собраны расписания 1966 автобусных маршрутов по всей Австралии. Будучи родом из Гонконга, я не знал о расписаниях ничего. Там они не публикуются.

В школе, продолжает он, его высмеивали из-за «нелепого и дурацкого» интереса — но среди собратьев по коллекционированию расписаний он чувствует себя как рыба в воде.

Среди чисел безопасно.

Морган, забравшись на колени к Дженнифер на диване в гостиной, настойчиво сует ей в руку свой планшет для рисования.

— Один, — говорит он.

— Написать тебе цифру один?

— Один.

— Хорошо, — она записывает единицу, а под ней рисует точку, чтобы обозначить количество, связанное с этой цифрой. Но он немедленно стирает ее.

— Два, — говорит он.

На планшетке появляются цифра два и пара точек рядом; дальше я, подметая пол, наблюдаю, как этот процесс повторяется, перевалив уже за тридцать. На цифре тридцать два Морган внезапно останавливается.

— Один, — говорит он снова.

— Один! — Дженнифер записывает требуемую цифру. Морган серьезно изучает ее, потом забирает у нее ручку и что-то добавляет.

— Пол, — зовет она. — Подойди посмотреть.

Отложив веник в сторону, я смотрю на потрепанный планшет. Он добавил две точки и кривую загогулину — глазки и рот.

Морган стирает свой рисунок.

— Два, — он улыбается и вновь переделывает цифру.

— Три.

— Здорово получилось, Морган! Что за смешная рожица!

Улыбаясь, он возвращается к своему делу.

— Четыре.

Йик. Йик. Йик.

Он прыгает на кровати, пружины под его ногами скрипуче протестуют. Один матрас таким образом уже вышел из строя, сейчас второй столь же стремительно движется к гибели. Весу в Моргане не больше двадцати фунтов, но прыгает он ежедневно, час-два: подпрыгивает высоко, потом низко. В спальне стоят две кровати — наша большая и его сдвоенная, и его любимейшее занятие — включить какую-нибудь видеозапись и смотреть, прыгая рикошетом по комнате: взад-вперед, взад-вперед. Сейчас его танец происходит под сопровождение детского кулинарного шоу.

— Покрываем сверху рулетики глазурью, — щебечет телевизор.

И тут он начинает опять.

— Я совсем один.

— Ох, Морган…

— Я совсем а-а-адин.

— А теперь печем пирог! — продолжает ворковать ведущий.

Я добираюсь до Моргана, однако он отпрыгивает на другую кровать, хлопая в ладоши.

— Я-а-а-а са-а-всем а-а-дин.

Я просто в смятении.

— Морган, тщ-щ-щщщ…

— Я совсем один.

Я держу его, успокаиваю, но все, что ему нужно — это прыгать с одной кровати на другую, хлопая в ладоши и кувыркаясь. Произносит он это с улыбкой, и из-за этого-то мне тревожнее всего. «Я один — я совсем один…» А помочь я ему не могу. И тут вдруг я слышу музыку из телевизора, сопровождающую его вопли.

— Я-а-а-а са-а-всем а-а-дин, — но поет он… одновременно с видеозаписью. Да-да, он подпевает ребенку на видеозаписи — и, как и тот, он настолько изменил все слоги, что от звуков и ритмов мало что осталось.

Так вот что он поет:

Только булочки — целыми днями!
Только булочки — целыми днями!
Только булочки — це-е-е-елыми днями![47]

Я валюсь на кровать. Да нет здесь никакого глубокого одиночества, нет никакого экзистенциального отчаяния — обычная песенка для трехлетнего малыша.

Он вообще счастливейший ребенок из всех, кого я когда-либо видел. Для меня не проходит и дня без боли, когда вдруг, неожиданно, до самого нутра, пронзает мысль, что когда-нибудь — когда мы умрем, когда он станет стариком — он действительно будет совсем один. Конечно, такое беспокойство — что станет с вашими детьми после вашего ухода, когда они будут еще старше, чем вы сегодня, — знакомо любому родителю. Но аутисты ведь сталкиваются с намного более сильными поводами для тревог: в их собственном мире их поджидают одиночество, депрессия, полная изоляция — и что с ними будет, когда вы не сможете быть рядом? Кто сможет помочь?

— Только… булочки… целый… день.

Морган поглядывает на меня с улыбкой и все прыгает и прыгает.

Время позднее, Морган уже давно спит. Дженнифер склонилась над холстом: картина изображает русалок, смотрящих телевизор.

— Завтра мне к врачу, — говорит она. — Спросить у нее?

— Да… Да, давай спросим.

— Я хочу сказать, если у нас не получится, если она не советует, то…

— Можем усыновить, — говорю я.

— Можем. В любом случае — не хочу, чтобы Морган остался единственным ребенком.

— Быть в мире совсем одному — это слишком трудно. Любому человеку.

— Ну а если она скажет, что это возможно… — она проводит длинную тонкую линию. — Это наш шанс.

— Я слышал, вероятность — четыре процента. Но на самом деле уверенно никто сказать не может.