Де Бюсси и инфанта

– Луи! К Эльжбете ты съездил, брат. И, чует моя душа, не поедешь больше. Скажи – дальше что?

Если бы я знал…

– Выбор у меня невелик, Паша. Не смогли мы спасти Эльжбету, давай спасём Францию. Наварра и Франциск боятся, что Генрих воспользуется миром и отправит гонцов в католические Нидерланды, будет там искать союзников для войны с протестантами. Как только найдёт – снова двинет на юг.

– Погоди… Зачем ему Нидерланды? Испанский король Филипп, я слышал, не любит гугенотов пуще Генриха. Отчего же не воззвать к Мадриду?

– Филипп Второй – наш злейший враг, особенно после битвы под Сен-Кантеном в пятьдесят седьмом. Если испанцы захватят Беарн и всю Гасконь, те у испанцев и останутся. Потому де Гиз тоже не зовёт их в союзники. Павел, скажи мне как на духу, ты просто мне зубы заговариваешь, пытаешься от тоскливых мыслей отвлечь, или тебе вправду интересно?

– Ну-у-у… – замялся Ногтев. – Мне велено было всё узнать, как тут в Европе дела делаются. А коль отвлёк тебя от тоски – что ж в том дурного?

– Не надо меня жалеть. И помогать с собой совладать не нужно. Справлюсь. И о политике расскажу. Во Франции перемирие, а в Нидерландах вовсю идёт война. Наместник Филиппа постепенно проигрывает кальвинистам. До Наварры дошли слухи, что король Франции задумал предложить помощь испанскому штатгальтеру, чтобы отбросить протестантов на север, в обмен на несколько нидерландских полков для похода на юг Франции.

– Ой ли? Всё как у нас. Царь-батюшка Ливонию воевал, казанские татары в спину били, на две стороны не шибко повоюешь.

– Я тоже не понимаю, как убедить испанца воевать против гугенотов, оголяя Брюссель. Но Наварра просил разведать. Ты со мной?

Ногтев с минуту помолчал.

– Ну, Брюссель от Москвы далеко, никогда нам оттуда угрожать не будут, не дураки же они, – витязь хохотнул. – Однако всякое случается. Надо глянуть! Еду.

Ночная дорога извивалась среди пустынных убранных полей, копыта кололи тонкий ледок на лужицах. Ни одного огонька, ни одного жилого дома на горизонте. Мы с Ногтевым высматривали свет таверны и не находили его.

Так же беспросветно было у меня на душе. После известия о смерти Эльжбеты я брёл наугад, надеясь увидеть хоть какой-то огонёк.

И вдруг он затеплился, едва различимый, на самой грани восприятия. Пусть чисто формально, но я стал обладателем огромной доли радзивилловской недвижимости. Этот козырь может сыграть. Как? Для чего? Пока ещё трудно представить.

Глава 7. Инфанта

В первый же день пути по Южным Нидерландам меня посетила мысль нанять слугу. Хоть между Францией и испанскими владениями не стояло никаких пограничных кордонов, разница бросилась в глаза. Даже гугенотские войны не принесли французам столько разорения, как здешняя борьба за «истинную веру». Конечно, не только за веру. Католики признавали власть короля Филиппа, кальвинисты проклинали монарха. Мадрид воевал за сохранение европейской колонии.

В моём прежнем мире экономика Испании подпитывалась за счёт золота из Нового Света, тут же западные материки никто не открыл, мореплавание по-прежнему развивалось за счёт маршрута вокруг Африки в Индию. Признаюсь, сто раз возникал соблазн по памяти набросать карту мира, выдав её за копию некой старинной, и подбросить кому-то из влиятельных особ. Но кому? Насколько мне удалось разобраться, в этой исторической ситуации экспансия в Новый Свет была посильна только английской короне, но с англичанами я дела не имел, кроме редких расшаркиваний с островными гостями Лувра. Никакого стимула помогать им я не нашёл.

Русская Америка… Даже в XIX веке российским императорам было не до неё, и частный капитал не видел перспективы барышей, чтобы вкладывать туда капитал. Аляску продали за золото вместе со всем золотом Юкона, не говоря о нефти. Россия при Иване Грозном распространила свои владения до Тихого океана, но и то – чисто номинально. Замахиваться на экспедиции в Новый Свет и воевать с индейцами, пока даже не начала осваиваться Сибирь, никто в Москве не решился бы. Особенно «царь» Симеон.

Мысли о геополитике прервала очередная ватага нищих, перегородивших нам дорогу где-то перед Монсом. Только что минуло Рождество, начался новый 1577 год, но мы с Павлом не увидели никаких следов празднеств. В деревеньке, где прошла наша рождественская ночь, крестьяне помолились и легли спать натощак. Нам тоже ничего не оставалось, как устроиться вдвоём на жёсткой деревянной скамье, обернувшись плащами. Было очень холодно, в доме воняло кислятиной и немытыми телами.

Разглядывая две дюжины оборванцев, впившихся в нас голодными глазами, чуть ли не с каннибалистским блеском в них, я лишний раз убедился в ложности эпитета «живописные лохмотья». Когда в разгар зимы люди обёрнуты в отвратительные тряпки, перемотанные гнилыми верёвками, на ногах обмотки вместо обуви, а через прорехи просвечивает голое тело, в этом нет ничего живописного.