Де Бюсси

Зенон был дорог мне вложенными в него усилиями. Проще, наверно, приучить дикого тигра приносить в зубах тапочки, чем литвина-деревенщину прислуживать господину. Осваивая лакейскую премудрость, он перепортил практически всю мою одежду, оттого я щеголял в обновках, как обычный литовский паныч, в камзоле польского покроя и рогатывке. Если заберу увальня с собой во Францию, а оно так или иначе случится, пусть говорит по-французски! Пока, к сожалению, мы не продвинулись дальше «бонжур», «мерси» и «силь ву пле». Зато появился замечательный способ призвать его заткнуться, чтоб не одолевал болтовней: «говори по-французски!» Он обиженно замолкал, растирая рукавом веснушчатую курносую физиономию в обильных молодецких прыщах.

Мы проехали через весь город, наблюдая утреннюю суету предприимчивого люда, спешащего на рынок занять лучшие места на рядах. Справа остался мощный Люблинский замок, и я лишь фыркнул при намеке Зенона – неплохо бы переночевать в тамошних стенах, все же королевские посланцы… Но у меня при себе не сохранилось ни единой бумаги с печатью Хенрика, внешний вид стал совсем уж местным, а французским акцентом в торговом городе никого не удивишь. Да и выполнил я королевское поручение с точностью до наоборот – не привез для утоления высочайших прихотей прекрасную даму, а спрятал ее как можно дальше.

Злотые, изъятые у усопших панов, пока имелись в достатке. В «Трех петухах» я щедро кинул монеты одноглазому трактирщику лысовато-благодушной внешности, заказав две отдельные комнаты и горячую воду. От моего внимания не ускользнуло, что Зенон перемигнулся с хозяйкой, та подрядилась лично обслужить… Но, черт вас всех раздери, я и в мыслях не рассчитывал на интимные услуги, тем более от женщины лет на пять меня старше, рубенсовских форм и с копной давно не мытых огненно-рыжих волос на голове.

Сцену не передать словами! Зенон забился в угол, как несчастная собака, пытавшаяся угодить хозяину, но наказанная без разъяснений, за что именно ей попало. Я сидел голый в бадье и швырял в трактирщицу мыльные хлопья вперемешку с ругательствами на всех языках, а она продолжала сбрасывать юбки огромного размера, решив, видно, что пан обожает крик и грубые ласки…

Ничего не добившись, я выскочил нагишом из воды и вытолкнул ее, полураздетую, в общий коридор. Зенон пинком (босой ногой получилось неубедительно) был отправлен вслед, чтобы всучить целый злотый для предотвращения скандала – за такую сумму баба вполне могла бы передком обслужить всех постояльцев.

Разморенный дорогой, ванной и сытным завтраком, я провалился в сон, но выспаться не удалось – меня изо всех встряхнул слуга, точь-в-точь как Жак в Варфоломеевскую ночь.

– Просыпайтесь, хозяин! Вас срочно требуют двое панов из магистрата.

– А не послал ли бы ты их к дьяволу?

– Пардон, хозяин! Никак не возможно. Грозятся вас арестовать!

– Посланника короля? – у меня отпало какое-либо желание сохранять инкогнито. Пусть попытаются. – Быстро камзол и шпагу, Зенон!

В обеденном зале трактира, освещенном радостным апрельским солнцем, стояли те самые паны. Если бы сидели – я бы сказал «восседали». А так их поза и выражение лиц призывали пошарить глазами по закоулкам – нет ли поблизости измазанного глиной человека, ваяющего с натуры скульптурную группу «чиновники».

– Кто вы? – гавкнул один из монументальных.

– День добры, пан… Не имею честь знать вашего имени. По-моему, в Речи Посполитой, обращаясь к благородному, принято вначале представляться самому. Или я ошибся страной, доскакав до варварской Тартарии?

Каменнолицый субъект с вытянутой мордой, словно побитой молью, начал наливаться нездоровой бордовостью гнева, его более моложавый спутник весь подобрался и положил руку на рукоять сабли. Оба щеголяли в черных кафтанах, цветом напомнивших мне парадную форму СС в начале войны, только свастики не хватает, выражения физиономий – один к одному.

– Начальник городской стражи пан Сташевский. Со мной юстиниариус пан Шиманский, – процедил старший.

– Луи де Клермон, сеньор де Бюсси д’Амбуаз из свиты короля Хенрика Валезы, проездом по письменному поручению ясновельможного пана Радзивилла Сиротки.

Изъятая у покойника Сокульского волшебная бумага в течение полутора месяцев действовала безотказно. Лошадей, например, нам меняли без единого звука, и кобыла, на которой я въехал в Люблин, вызывала зависть у многих, хоть, конечно, Матильде она не ровня. Наверно, доведись мне умереть, святой Петр уважительно прочитал бы мандат и отомкнул мне ворота рая… Я был уверен, что этот скрученный в трубку лист с письменами и личной подписью магната произведет столь же сильное впечатление, как и грамота от кардинала Ришелье в «Трех мушкетерах» Дюма, но жизнь в очередной раз опрокинула иллюзии.

– Нет сомнений, это он! – стражник передал бумагу юстиниарису, отнюдь не проявляя должного почтения к предъявителю документа. – Вам надлежит ехать с нами, сеньор де Бюсси.

– С какой стати, позвольте узнать?