Генеральные штаты 1588 г. не походили на прежние. Предвыборная кампания отличалась небывалым накалом борьбы. Король постарался поломать планы Лиги. Однако на выборах в делегаты от третьего сословия она одержала бесспорную победу. Многие депутаты, прибывшие в октябре в Блуа, приехали не подать жалобы, а установить новые конституционные отношения между королём и подданными. Используя религиозный язык, их требования по сути были последовательной критикой существующего монархического государства. Для искоренения ереси делегаты требовали глубоких реформ. Звучали призывы собирать Штаты регулярно и учредить Государственный совет, который вёл бы дела вместе с королём в перерывах между созывами Штатов.
Речь короля — талантливого оратора — приняли хорошо. Правда, он намекнул на возмездие герцогу в случае измены. Впоследствии кардинал Луи упрекал брата за половинчатость мер. Однако делегаты Лиги потребовали сделать главным законом страны Эдикт о единстве. Составляя его, королю пришлось согласиться на формулировку: «Лишь по совету Штатов король намерен сделать этот закон основополагающим в своём королевстве» (с. 286). Последствия этой капитуляции могли быть значительными. Эдикт лишал престолонаследия еретика, что ставило под угрозу другой основополагающий закон — Салическую правду[359]
, которая обеспечивала наследование старшему сыну старшей линии. Штаты претендовали на то, чтобы разделить с королём суверенитет. Дебаты по этому вопросу решительно отличались от дебатов предыдущих штатов 1560 и 1576 гг., которые по сути были средневековыми представительными институтами; язык и идеи предвосхищали таковые 1789 года. Делегаты настаивали, что закон выше короля и он не вправе менять его без их согласия.Новый конституционный порядок вскоре стал очевиден в сфере налогообложения. Одной из главных черт Штатов 1588 г. был рост уверенности третьего сословия в своих силах; оно и задавало тон. Активисты Лиги обеспечивали координацию и сотрудничество трёх палат. Генрих смирился бы с унижением по вопросу о законодательстве, если бы Штаты выполнили ту функцию, ради которой были созваны, т. е. проголосовали бы за новые налоги. Однако налогоплательщики третьего сословия были раздражены. Их депутаты призвали провести аудит королевских счетов. Назначенная для этого комиссия была открыто враждебной королю. Она вскрыла хаотичное состояние финансов, так как их функционирование нарушалось секретностью, непотизмом и взяточничеством. Комиссия пришла к выводу, что средств у короля достаточно и он просто неэффективно их использует. Депутаты потребовали, напротив, снизить налоги и, предвосхищая события XVII в., потребовали учредить чрезвычайную палату юстиции, чтобы расследовать действия тех, кто нажился за счёт государства.
Король склонялся к компромиссу, но третье сословие осмелилось препираться. Оно давно перестало верить королю, правление которого изобиловало нарушенными обещаниями. Как отметил проницательный наблюдатель Этьенн Паскье[360]
, делегаты больше не вели себя как подданные. Третье сословие требовало права публиковать свои резолюции, что было равносильно праву издавать собственные законы. При этом делегаты ссылались на опыт представительных органов Англии, Швеции и Польши.Генрих III начал сознавать, что стоит перед полномасштабной конституционной революцией. Он жаловался, что предложения депутатов «свели бы его до роли дожа Венеции и сделали бы моё положение полудемократическим» (с. 288). Гиза ситуация озадачила. Он обещал компромисс короля со Штатами, но не смог его добиться, в то время как его многочасовые консультации с союзниками в третьем сословии стали вызывать подозрения. Чтобы выйти из тупика и помешать конституционным изменениям, королю следовало нанести удар по лидерам третьего сословия. Однако он не мог этого сделать, не вызвав оппозиции Гизов и их клиентов. Герцога неоднократно предупреждали, что его жизнь в опасности, и он несколько раз собирал совет обсудить эти слухи. Архиепископ Лионский убедил его не покидать Блуа, считая это шагом к поражению. Однако то была серьёзная ошибка. По мнению архиепископа, Гиз был почти у цели и следовало лишь чуть сильнее нажать на короля. Сам герцог был уверен, что такой добрый христианин, как Генрих III, не замыслит убийства.