De Personae / О Личностях. Том I

В речи не было ничего подстрекательского — ещё до выступления я показал её Я. Брантингу. Он не высказал никаких возражений, но не советовал мне выступать в этом пользующемся дурной славой месте. Он был прав: моё выступление в Хорнсбергс Хаге привело в шок буржуазию и было воспринято как подстрекательство. На меня немедленно посыпался град писем и телефонных звонков. На улице от меня демонстративно отворачивались мои знакомые. Меня считали предателем, утончённым честолюбцем, а то и просто ненормальным. Я впал в уныние от постоянных обвинений и нападок, которые делались в открытую и исподтишка. Особенно тяжело было, когда удары наносились со стороны симпатичных мне людей, но я никогда не пожалел о том, что поступил именно так. Я понимал, что, имея такое высокое положение в обществе, я поступил глупо. Но я так сблизился с русскими революционерами и понял, что их поступки честны и стремление к осуществлению мирового переворота непоколебимо. Эти люди ради идеи принесли в жертву свои жизни. Они годами сидели в тюрьмах, их ссылали в Сибирь, другие провели большую часть своей жизни в изгнании за границей. Они уходили из дома, оставляли свои семьи, чтобы бороться за освобождение обнищавшего и угнетённого русского народа. Всё увиденное в России настолько меня захватило, что я отбросил все предрассудки и условности, чтобы остаться человеком.

«Новый банк» попал в чёрный список Антанты, это было самым печальным последствием моего выступления. У банка были крупные активы в Англии и Америке, они были блокированы. Потребовали, чтобы я покинул банк и продал свои акции. В дело вмешался Брантинг, ему удалось расположить ко мне представителей Антанты, находившихся в Стокгольме, но это не помогло. В это же время банк и я попали в «чёрный список» центральных держав.

Я вынужден был сдаться. Весной 1918 года я покинул банк и продал свои акции. В этот период положение банка было прочным[643], акции котировались по 150 крон. У обоих Народных домов (Северного и Южного) вместе было 1100 акций, которые я предложил продать, но они не согласились на это. Вместо меня назначили Харальда Тролле[644] из «Шведского торгового банка». Когда–то он был вице–консулом Швеции в Петрограде.

Банк под руководством Тролле просуществовал несколько лет[645], рабочее движение вокруг него прекратилось. Судовладелец капитан Ингмансон, член первой палаты риксдага, главный держатель акций банка, продал в конце концов свои акции, и тогда правление решило продать банк «Седерманландскому частному банку».

Так был уничтожен «Новый банк», этот важный фактор в борьбе за улучшение положения рабочего класса. Херман Линдквист очень тяжело расставался с банком. Здесь в сложнейших условиях он проработал пять лет со дня его основания, ведя борьбу с противниками банка. Когда начались интриги против меня и меня принудили к отставке, он из чувств солидарности со мной оставил свою должность.

Шведское экономическое общество

В 1918 г. в доме на Фредсгатан открылось «Шведское экономическое общество», созданное на мои личные средства. Акционерный капитал общества составил 5 млн. крон[646]. Деловые отношения с Антантой и центральными властями к тому времени были прекращены. Благодаря своим взглядам я стал в России персоной grata и, совершенно естественно, мои экономические связи с этой страной получили дальнейшее развитие.

В январе 1918 г.[647] я вновь отправился в Петроград[648], на этот раз вместе с З. Хёглундом и Карлом Чильбумом[649], ехавшими на конгресс. Через несколько дней туда прибыли бургомистр Линдхаген, начальник почты Эгеде Ниссен из Норвегии[650]⁸⁸ и лектор Смирнов из Гельсингфорса[651]. Владимир Смирнов был женат на дочери Августа Стриндберга[652] и позже стал генеральным консулом Советской республики в Швеции. В течение тяжелейших 25 лет он занимал этот пост, умело и с большим тактом защищал интересы русских и снискал глубочайшее уважение в Швеции.

Мы попали в зимнюю стужу и снегопад. На Хёпгунде было тоненькое зимнее пальто, кошачий мех которого и несколько газет слабо защищали его от промозглого холода, проникающего до мозга костей. Лектор Смирнов очень страдал от морозов, я помню, как мы засовывали газеты ему под пальто. Номера в гостинице не отапливались, в них было неуютно. В окружающей нас атмосфере ощущалось беспокойство.

18 января 1918 г. открылось Учредительное собрание, первое после установления нового режима. Мне повезло, и я вместе со шведскими друзьями стал свидетелем этого знаменательного события. В зале из уст в уста передавались разноречивые слухи. В воздухе чувствовалось напряжение. К Чильбуму, сидевшему рядом со мной, подошёл Бухарин[653], что–то прошептал ему на ухо и сунул в карман его брюк заряженный револьвер.