De Profundis

Кондиционеров в этих старых поездах, которые обслуживали регион Шарлеруа больше десяти лет назад, нет. Жара невыносима. Запах рвоты тоже, вскоре смешавшийся с испарениями скученных тел. Уже выехали из города; поезд катит по предместьям со скоростью омнибуса девятнадцатого века. Вдоль путей, в садиках, люди смотрят на проезжающий допотопный состав, полный счастливчиков, у которых есть возможность укрыться в безопасном месте, где-то в провинции. Лица этих зевак ничего не выражают, у них нет больше сил завидовать, любопытствовать, злиться, да и надеяться на что бы то ни было. Роксанна чувствует, как воздух разрежается с каждым ее вздохом. У нее кружится голова. К горлу подкатывает ком. Она знает, что происходит: начинается приступ спазмофилии. Тип, воняющий козлом, все сильнее дышит за ее спиной; повернув голову, она видит его мокрый от пота лоб, остекленевшие глаза, кожу, которая приобрела подозрительный красно-фиолетовый цвет. Этот поезд – настоящий рассадник вирусов; можно с тем же успехом ввести Эболу внутривенно, если тереться в этой сутолоке, где каждый человек может быть болен или в инкубационном периоде. Мужчина почувствовал испытующий взгляд Роксанны; он, видно, еще под впечатлением от того, как она нокаутировала толстяка, и считает своим долгом оправдаться, сообщая медоточивым голосом, что он сердечник. «Все так говорят», – отвечает она.

Поезд набирает скорость, минуя пейзажи Валлонского Брабанта, теперь всего лишь самого крупного предместья Брюсселя. Роксанна давно не бывала в этих краях. Все, что оставалось от лесов, уступило место постройкам: compounds для богатых, безобразные дома «под ключ», притиснутые друг к другу, торговые комплексы, уже вполне сравнявшиеся с гигантскими американскими malls[13], и несколько кварталов многоэтажек с дешевыми квартирами. За Оттиньи кое-где еще остались возделанные поля. Там и сям в лощинах притаились старые фермы, но видно, что в них больше никто не живет: двери и окна обвиты плющом, кровля пропускает ветер и дождь. А что, если Сен-Фонтен стал таким же, как эти заброшенные фермы? Призрачным хутором в запустении и без следа человеческого присутствия? Может быть, в конце концов, оно и лучше. Что угодно, только не эта жуткая толчея. На национальной автостраде, параллельной железнодорожным путям, пробка. Группки людей идут пешком, нагруженные багажом, вдоль вереницы машин. Точь-в-точь картины исхода в войну 1939–1945 годов или совсем недавних миграционных потоков незадолго до прихода Эболы.

На подъезде к Жамблу густой черный дым окутывает поезд и проникает в открытые окна. Все кашляют, те, на ком нет маски, лихорадочно шарят в поисках носового платка, чего-нибудь, чтобы защитить лицо. Некоторым дурно. Дети плачут. Поезд минует огромную промышленную зону, охваченную пламенем. На вокзале Жамблу вагоны изрыгают часть своего человеческого груза. Одни так и собирались сойти здесь, другие больше не могут вынести духоты и отказываются ехать дальше. Роксанна подталкивает Стеллу к дверям; она больше не в силах, хочет сойти, присоединиться к потоку, выплескивающемуся из вагона. Она сжимает ручку Стеллы; но, когда они уже готовы спрыгнуть с поезда, толпа волной преграждает им путь и, хлынув в тамбур, увлекает их за собой. Люди лезут, яростно расчищая себе место. Сцепились двое мужчин, сыплются удары, достается и пассажирам вокруг. Стелла прижимается к матери, впервые с начала пути. Роксанна обнимает ее обеими руками, заслоняя своим телом от дерущихся. Вот один посылает другого в нокаут, и тот падает на перрон. Двери наконец закрываются, и поезд трогается под крики обезумевшей толпы и стук кулаков по бокам вагонов. Никто не смотрит на победителя стычки с враждебностью. Наоборот, некоторые обладатели тестикул, похоже, выражают молчаливую солидарность драчуну. А женщины бросают на него томные взгляды. Конечно, это же мужчина. Ему-то можно начистить рыло себе подобному. Это в порядке вещей.