De Profundis

Мехди удалось подмазать водителя похоронного грузовика, который вывозил умерших за черту города, где их сжигали. Юноше пришлось забраться в кузов с трупами. Среди вони и испарений, холодных тел и мертвых волос он потерял сознание. Слава богу, что шофер и его напарник растолкали его незадолго до центра кремации в Малине. Он часто слышал о беглецах, затесавшихся среди трупов и кончивших вместе с ними дымом… Мехди долго смотрел на этот дым, валивший из труб двух десятков действующих печей. Он не прошел и минуты, как весь покрылся белым пеплом. Закрыв рот шейным платком на протяжении многих километров, он всю ночь шел на юг. Обойти Брюссель было нелегко; окраины кишели оголодавшими и озлобленными бродягами, больными; целый «двор чудес» нападал на одиноких путников и, если они выглядели здоровыми, их убивали и съедали. Затаившись в роще, Мехди видел, как трое мужчин разделывали женщину и варили ее руки. Голова лежала на пне; глаза ее были еще открыты, и она, казалось, спрашивала, где ее тело.

Идти лучше было ночью, так Мехди по большей части и делал. Он спал в заброшенных домах, однажды нашел убежище у древней старухи, чудом уцелевшей в истребленной деревне близ Жамблу. Он пробыл у нее три дня, помог ей немного по хозяйству; они проводили долгие вечера, беседуя за ужином из тушенки. Старуха была немного не в себе и называла его именем своего сына, Жан-Пьера, погибшего под колесами автомобиля. Когда Мехди уходил, она подарила ему оранжевую вязаную шапочку с помпоном, принадлежавшую сыну. Она сказала на прощание: «Заходи ко мне почаще, мой Жан-Пьер, и не забывай мою ромовую бабу!» Мехди до сих пор от души над этим смеялся. В Намюре ему пришлось провести два дня в центре для беженцев; его забрали на дороге с десятками других бродяг и поместили manu militari[32] в огромный лагерь в Буже. Он бежал оттуда и выбрался к Маасу и Юи, куда его подвез славный человек на телеге; парень этот промышлял железным ломом, подбирал выброшенные вещи, все, что валялось во дворах и в опустевших домах. Он хорошо знал местность и объяснил Мехди, как добраться до Сен-Фонтена. Он предупредил его, что дорога перекрыта и надо идти в обход через лес. Мехди немного заплутал, но все же вышел к дому.

– И вот я здесь! – победоносно завершил он свой рассказ.

– Ты видел в деревне людей? – спросила Роксанна.

– Ну да, – ответил Мехди слегка озадаченно.

Роксанна не бывала на хуторе много недель и боялась, как бы с жителями не случилось беды. Они с дочерью жили затворницами и никого больше не видели, даже Марселя и Лизетту. Роксанне часто снился один и тот же сон: деревня таинственным образом опустела; она видела заросшие травой дома, рухнувшие крыши и двери, открытые всем ветрам. Призрачная деревня, по образу и подобию остального мира, покинутая родом людским, сгинувшим навсегда. Ей вспоминалась поразительная повесть немецкой писательницы[33]: женщина остается одна в хижине в лесах, пленницей прозрачной стены, за которой угасла жизнь человеческая. Возможность оказаться в положении этой женщины не вызывала у Роксанны ни страха, ни паники. Она приняла бы такое положение вещей безропотно. И, в отличие от этой женщины, с Роксанной была дочь. Это единственное было для нее важно. Но Мехди явился живым доказательством того, что род человеческий не вымер. Мир следовал своим путем. Хоть и выдохся.

Мехди вертелся, ловя взгляд Роксанны, силясь вернуть ее внимание. Она улыбнулась ему.

– Они были добры?.. – спросила она.

– Да так себе. Знаешь, с моей чернявой физиономией… Один верзила целился в меня из охотничьего ружья. А потом, когда я спросил, где ты живешь, это было как «Сезар, откройся!»

Мехди был жив; он был здесь, перед ней, со своими гнилыми зубами, подергивающимся лицом, невероятной улыбкой. Он протянул ей руку и долго держал ее ладонь в своей. Она восприняла приход Мехди как чудо и невольно видела в нем знак, след защитной ауры того, кто делил с ней жизнь теснее кого бы то ни было. Когда в сумерках вернулась лошадь, Роксанне еще не верилось, что все кончено. И прошли дни и ночи, обманывая ее ожидания, подтверждая то, что она почувствовала в тот вечер, когда конь ускакал галопом в лес: «его» больше не было.

Голос Стеллы вывел ее из задумчивости.

– Можно посмотреть шапочку старушки? – спросила она у Мехди.

Мехди порылся в рюкзаке и извлек кое-как связанную шапочку цвета и формы сигнального конуса, украшенную огромным помпоном. Он надел ее на голову, рассмешив Роксанну и ее дочь; и сам засмеялся следом, своим таким характерным смехом, состоявшим из всхлипов и долгих звучных вдохов, которого, поняла Роксанна, ей чертовски не хватало. Мехди достал из кармана рубашки пачку сигарет. Глаза Роксанны выметнули молнии; у нее только что не потекла слюна.

– Спокуха, Рокси, не устраивай нам истерику! Что верно, то верно, цигарки стали редки. Держи! И пользуйся, потому что у меня это последняя пачка.

– Огромное спасибо, Жан-Пьер.