De toutes les fureurs de son ame (СИ)

Не ответив, цыганка взбежала по лестнице и скрылась на втором этаже. Клод стиснул мешавшую сделать вдох сутану, почти разрывая плотную ткань. Стоило увидеть ее, и все мысли в голове вновь смешались. Гибкое тело, минуту назад побывавшее в его объятиях, затуманивало разум вернее терпкого крепленого вина. Страстное желание прижать ее к себе, обжечь поцелуями трепещущую шейку, овладеть этой прекрасной женщиной воскресло с новой силой, но теперь к нему примешивалась горечь тяжелой утраты. Чувство вины за собственные желания, не дающие покоя даже на фоне потери родного брата, было едва ли не сильнее терзавшей вот уже год похоти.

- О, маленькая чаровница, в кого ты меня превратила!?.. – невыразимая мука прозвучала в едва различимом шепоте, чтобы мгновенно раствориться в равнодушной темноте.

Покорившись судьбе, словно влекомый невидимой цепью, поплелся сломленный Фролло, узник собственной страсти, вслед за своей пленницей. Вот только что делать дальше, он не знал. В его сладостных видениях Эсмеральда сама льнула к нему, ласкалась или, по крайней мере, не отталкивала. В реальности девушка глядела на священника с нескрываемым ужасом и даже отвращением, на все его попытки сблизиться она отвечала ненавистью и презрением. Конечно, можно взять ее силой, но… Несчастный влюбленный не мог точно сформулировать, что тогда произойдет, однако неясное предчувствие чего-то страшного, неизбежного, что окончательно сломает его и ввергнет их обоих в пучину ада, служило последним нестойким оплотом его целомудрия. Священные обеты давно были забыты, поруганные теми непристойными мыслями, что не давали уснуть долгими одинокими ночами, и лишь в это смутное ощущение неминуемой беды вцепился терзаемый неутолимой жаждой мужчина, дабы не наброситься на свою беззащитную жертву.

Плясунья с ногами забралась на кровать, сжавшись в испуганный, колючий комок, и исподлобья глядела на медленно приближающуюся тень.

- Не подходи! – взвизгнула она, еще плотнее прижимаясь к стене.

Клод остановился.

- Фонарь, - сумел выдавить он из себя одно-единственное слово.

Непонимание промелькнуло во взгляде несчастной, однако миг спустя она ткнула дрожащим пальчиком на столик. Действительно, выпивший все масло потухший светильник обнаружился там. Вцепившись в этот спасительный якорь, Фролло быстро спустился вниз, точно боялся девушку не меньше, чем она его.

Вновь он долго возился с огнивом. Озноб постепенно охватил все тело: архидьякона кидало то в жар, то в холод; руки не слушались. «Надо бы развести огонь в жаровне», - мелькнула мысль. Действительно, света и тепла от нее было бы куда больше. Правда, в доме почти не было дров. Мужчина вдруг с мучительным стыдом осознал, что, с нетерпением ожидая свою невольную гостью, он совершенно не позаботился о самых элементарных удобствах. Ничего, все это легко поправить!

Разведя крохотный огонек в небольшой жаровне, священник огляделся, блуждая пустым взглядом по небогатой обстановке. Наконец, когда взор его упал на тяжелую корзину, брошенную у порога, Клод заметно оживился и направился наверх.

- Пойдем! – повелительно бросил он, однако упрямица и не думала шевелиться.

Архидьякону пришлось взять ее за руку и, точно маленькую, упирающуюся всеми лапами кошку, тащить за собой. Усадив строптивицу за стол, Фролло начал быстро извлекать снедь. Содержимое корзинки оказалось для него такой же неожиданностью, как и для Эсмеральды: с трудом соображая, что делает, он, совершив набег на монастырскую трапезную, просто покидал туда первое, что подвернулось под руку. Удивленные послушники и монахи не посмели задавать вопросов архидьякону Жозасскому, которого, как они знали, постигло ночью страшное несчастье.

Итак, в корзинке оказалась пара караваев пресного хлеба, маленькая головка сыра, несколько яблок и кувшин с разбавленным вином. Измученная жаждой, девушка с жадностью вцепилась в последний и припала к глиняному краю, не утруждая себя поисками кружки. Клод видел, как стекали багровые в отблесках пламени, тоненькие струйки расплескавшегося вина по нежной шейке, как исчезали они за воротом грубой тюремной рубахи, как, наверное, ласкали сейчас девичью грудь… Он судорожно втянул воздух и резко отвернулся, услышав вскоре, как звякнул о столешницу наполовину опустошенный сосуд.

- Ешь! – голос его сделался грубым от с трудом сдерживаемого желания.

Однако цыганка, хотя была голодна, и не думала притрагиваться к пище.

- Ешь, или я сам накормлю тебя!.. – кипевшая в душе несчастного страсть вылилась в едва сдерживаемую ярость.