Дебелое солнце пустыни (СИ)

   - Хорошо, где нас нет.

   - А где нас нет?

   - На Луне. А скажите, Аарон Соломонович, кто первый поднял еврея в воздух: братья Райт, Можайский или Шагал - в небе под Витебском?

   - Иуда Искариот, когда, помянув имя божье всуе, взлетел над Иешу и осквернил его семенем.

   - А вы злой. И рисковый. Простите меня великодушно, но вы ищите приключений на собственную задницу. Во всём нужен здравый смысл. Нельзя говорить педику "пошёл в ж...": он может воспринять ваше пожелание буквально.

   И опять помолчали.

   - Вообще-то моя настоящая фамилия Альтшулер, а Шулерман - это так, по семейным обстоятельствам, - сказал Лёничка. - Я, конечно, дико извиняюсь, хотя и не вижу повода, скажите, вы женаты?

   - Бог миловал. А вы?

   - Был. И даже любил. Она так самозабвенно читала лекции по истории КПСС, что я немедленно предложил ей руку и сердце. Это было время, когда страной правил фешенебельный мужчина с пятью звёздочками. Потом моя жена заделалась правоверной еврейкой в такой ортодоксальной форме, что даже поцелуи её казались кошерными. И, тем не менее, она родила мне прекрасных детей. Мы жили долго и счастливо, а потом уехали в Израиль. И только после рождения пятого ребёнка она поняла, что не любит меня и - самое ужасное - никогда не любила. "Как же так, - сказал я ей, - как же так? Не стану попрекать тебя Цилей, Барухом, Симочкой и Мардохеем - они последствие пошлого прошлого, но скажи мне: зачем ты родила Давида от нелюбимого человека, т.е. меня, в этой новой для нас стране?" И она ответила: "Любовь - ипостась прозаическая. Едва настроишься на поэтический лад, расслабишься - и на тебе: залёт! Знаешь что такое счастье? Это когда после долгой-долгой задержки наступают критические дни. Я не знала с тобою счастья, Лёня, - не смей попрекать меня Давидиком. Ты лишил меня самого прекрасного чувства в мире - оргазма. Я по сей день не знаю орального и анального секса, групповухи. Да что там групповуха - я ни разу не изменила тебе, дура! Меня никто и никогда не насиловал, не затыкал рот вонючими портянками и носками. Я прожила скучную жизнь".

   - О, как сузился перечень половых преступлений! - откликнулся Арончик. - Скоро педофилию переведут в разряд общеобразовательных программ и, кроме антисемитизма, в этом перечне ничего не останется. Вы расстались?

   - Разбежались. Сейчас на частном телеканале она ведёт рубрику "Секс в свете прожекторов" и пользуется бешеным успехом. А дети при ней, они и крутят этот самый прожектор.

   - Боже мой, куда мы катимся?

   - Куда-куда - в Средиземное море.

   - Я слышал, - сказал Арончик, - будто собираются ликвидировать Еврейскую автономию - путём слияния или ещё каким-то хитро-мудрым способом.

   - Исключено. Мировое сообщество не позволит.

   - Но там же не осталось ни одного еврея!

   - Ну почему же - случаются.

   - О, как мне опостылело это мировое сообщество! В Магадан хочу, в глушь, в заимку!

   - Иногда во мне проявляются террористические позывы, - печально сказал Лёничка. - И тогда я говорю: "Гори всё синим пламенем!" Или: "Да чтоб тебя разорвало!" Или: "В гробу я вас видел в белых тапочках!" Но проходит время, и гуманистические идеалы берут вверх, и я истово каюсь в преступлениях, которые не совершал, - в общем, в моём сознании идёт обычная демократическая работа.

   - Самый постыдный из грехов - гуманистический, - тяжко вздохнул Арончик. Лёничка посмотрел на него. Тот клевал носом.

   - Стыдно мне жить в стране, где вместо конституции Тора, - сказал Лёничка и закрыл глаза, чтобы не видеть пыльное и потное, как разомлевшая еврейка, дебелое солнце пустыни.

  2006