Дебютная постановка. Том 2

– Посмотрите на меня, – сказал Дорошин уже совершенно серьезно. – Я – самый обычный, не урод, не красавец, средний такой. И ростом не особо вышел. Чтобы зритель в театре поверил, что меня можно страстно любить, я должен петь как бог. Ну, или как ангел. В общем, очень хорошо должен петь. Не только в смысле красоты звучания, но и в смысле передачи чувств, эмоций. А Левшин что? Его обожали за внешность, а на качество вокала внимания не обращали. Зачем ему трудиться каждый день, мучительно выпевая по тысяче раз каждую ноту, добиваясь идеального звучания, если он и так собирал полные залы? Для чего надрываться и во всем себе отказывать, если каждый твой выход на сцену и без этого сопровождается долгими оглушительными овациями? Вот он и перестал работать. Все тяп-ляп, как-нибудь, сойдет и так. А голос лени не прощает, запомните, молодой человек.

«Обслуживание глотки – тяжкий труд», – вспомнил Юра слова Астахова, которые пересказывал ему отец.

– Левшин, судя по всему, страдал звездной болезнью. По крайней мере, так о нем говорили. Куча влюбленных поклонниц, правительственные концерты и все такое. Характер у него был не сахарный, это тоже рассказывали. Скандалил на каждом шагу. После того как он сорвал репетицию, все пошло наперекосяк. Левшин, наверное, был уверен, что все начнут в ногах валяться, умолять простить нерадивую неопытную девочку, которая работала с Астаховым… Но просчитался.

– А что, не валялись и не умоляли?

– Говорят, что нет. Нателлу Давидовну, как выяснилось, ценили куда больше, чем зарвавшегося баритона. Нателла приносила стране валюту, ее же приглашали и в Венскую оперу, и в Лондон, и в Чехословакию. А Левшина зарубежные театры до той поры не звали на гастроли. В общем, на «Фаусте» его заменили, взяли хорошего крепкого баритона из второго состава, и он отлично справился.

Дорошин снова язвительно ухмыльнулся:

– Страшненький был, как жизнь бездомного, потому и работал как каторжный, и пел хорошо. До сих пор является солистом Большого. Да, внешняя красота развращает, это точно. Не всегда, но достаточно часто. По крайней мере, у нас, в опере.

– А дальше как было? – нетерпеливо спросил Губанов. – После того как его сняли со спектакля?

– Дальше были какие-то склоки, я не вникал. Важен результат: Левшин начал пить, его выгнали из Большого, какое-то время он преподавал в Гнесинке, но и оттуда его выперли, потом был иллюстратором в консерватории, потом в музучилище. Короче, скатывался все ниже и ниже. А потом совсем пропал из поля зрения. Даже не представляю, где он может быть сейчас. А что, собственно, случилось? Зачем милиция ищет Левшина?

– Я не ищу. Я собираю информацию об Астахове, мне рассказали про конфликт с «Фаустом», и захотелось разобраться, – невнятно пояснил Юра. – И еще вопрос: а кто такой иллюстратор? Почему вы сказали, что он на подпевках у концертмейстеров?

– Иллюстратор – это музыкант, который солирует, чтобы проиллюстрировать работу другого музыканта. Например, чтобы оценить уровень концертмейстера, с ним вместе должен выступать вокалист или инструменталист. Ну а как иначе-то? Концертмейстер должен уметь уловить замысел солиста, оттенить его исполнение. Это невероятно сложная профессия. У солиста есть собственное представление о том, как должно звучать произведение, и если концертмейстер «свой», с которым много репетировали, то все понятно, а если незнакомый, который не знает твоего замысла и твоей манеры исполнения? Человек за роялем должен проникнуть в душу исполнителя и перестраиваться прямо на ходу. Кроме того, солисты ведь допускают ошибки, и концертмейстеры должны их услышать и моментально отреагировать, иначе дальше получится «кто в лес – кто по дрова». Разойдутся на полтона, а то и на тон, или длину паузы не угадают, или с темпом напортачат. Вокалист может захотеть петь в другой тональности, повыше или пониже. А если вокалист не абсолютник, то без отличного транспорта вообще никуда.

– Володя!

Лицо его рыжеволосой супруги горело негодованием.

– Ну как так можно! Юрий – милиционер, а не студент консерватории. Возьми себя в руки. Давай быстро покажем Рахманинова – и беги, у тебя скоро репетиция начнется.

«Это полный абзац, – с тоской подумал Губанов. – Ох, как я теперь понимаю Абрамяна! Я готовился-готовился, на занятия ходил, слушал, спрашивал, литературу какую-то читал, даже нотную грамоту худо-бедно освоил, думал, что теперь-то все пойму. А вот ни фига!»

Дорошин встал возле рояля, сделал несколько вдохов. Его жена взяла только одну ноту, повисла пауза, потом он запел, следом вступил рояль. Через полминуты все оборвалось. «Как странно, – мелькнуло в голове у Юрия, – зачем была та единственная нота? Дорошин начал петь не с нее, даже такой олух, как я, это услышал».

– Пап, ты на полтона не попал, – послышался голос из угла классной комнаты.