Дебри

Но ещё от Ремезова остались карты. Остались книги. Осталась «История Сибирская». И осталась сама Сибирь. Конечно, типичные версии образа сибиряка – отважные землепроходцы и упрямые воеводы, но идеал сибиряка – это Семён Ремезов, бескорыстный летописец, картограф и зодчий. В нём воплотилось то, что составляет суть идентичности. Преданность своей земле и своему делу. Дерзкая предприимчивость. Стойкость. Интерес к новому и дружелюбие к чужому. И прагматизм во всём, даже в культуре.

Своей жизнью Ремезов доказал (пусть это звучит и пафосно), что любовь к родине облагораживает судьбу человека. Любовь к родине заставляет человека возрастать над собою, становиться и умнее, и добрее. В итоге она ведёт к мудрости – высшей доблести человеческого духа. Ремезов писал: «Мудрость делает разумного крепче сильных и храбрее смелых. Дума мудрого – как многие реки, и светом небесным полнится душа его».

Ничто не остановит Филофей снова митрополит

Долгие годы святитель Филофей рисковал жизнью, проповедуя христову веру под стрелами язычников. Он замерзал в зимних походах, тонул в бурю на огромных реках и по болотам пробивался к древним святилищам. В 65 лет владыка снова решил, что его век подходит к концу, и засобирался.

В начале 1715 года Филофей поехал на богомолье в Киев, чтобы на родине отдохнуть от суровой Сибири. Он надеялся остаться в Лавре уже до конца своих дней. Но опять оказалось рано. Пётр рассудил, что такой ревностный служитель ему и самому нужен позарез, а в гости к богу никогда не поздно. В Киеве Филофей получил известие о смерти митрополита Иоанна (Максимовича) и указ Петра о своём повторном назначении на тобольскую кафедру: лучше Филофея государь никого не нашёл. И летом 1715 года владыка вернулся в Тобольск на прежнее поприще.

Снова став митрополитом, Филофей по-прежнему своей главной целью видел распространение христианства, и потому продолжил миссионерские поездки. После остяков и вогулов его заинтересовали «сургутские ханты», то есть жители Оби выше устья Иртыша. Ещё совсем недавно на этих берегах находилась Пегая орда. Татищев писал о ней: «В Сибири прежде орда бывала, которую Пегою или Пёстрою называли. Оная от болшой части перевелась, кроме малого числа, которыя по разным местам разсеялись».

СУРГУТСКИЙ ОСТРОГ БЫЛ ПОСТРОЕН В НЕСПОКОЙНОМ МЕСТЕ – МЕЖДУ «ПЕГОЙ ОРДОЙ» СЕЛЬКУПОВ И «БАРДАКОВЫМ КНЯЖЕСТВОМ» ОБСКИХ УГРОВ. ГОРОДОК УПРЯМО НЕ ЖЕЛАЛ РАСТИ, И ДАЖЕ ЧЕРЕЗ СТОЛЕТИЕ ПОСЛЕ ОСНОВАНИЯ ЕГО НАСЕЛЕНИЕ СОСТАВЛЯЛО ВСЕГО ДВЕ СОТНИ СЛУЖИЛЫХ ЛЮДЕЙ. В КОНЦЕ КОНЦОВ, В 1923 ГОДУ СУРГУТ ЛИШИЛСЯ СТАТУСА ГОРОДА. РАЗВИТИЕ СУРГУТА НАЧАЛОСЬ ТОЛЬКО ПОСЛЕ ОТКРЫТИЯ НЕФТИ НА ТЮМЕНСКОМ СЕВЕРЕ. СЕЙЧАС НАСЕЛЕНИЕ СУРГУТА – 350 ТЫСЯЧ. ПО ВЕЛИЧИНЕ СУРГУТ – ПЕРВЫЙ ГОРОД ЮГРЫ

Пегая орда сформировалась в конце XVI века. Это было сильное военно-политическое объединение селькупов, лидером которого стал князь Воня. Пегая орда не желала подчиняться русским и платить ясак и сговаривалась с ханом Кучумом о нападении на Тобольск. Для усмирения орды русские построили на Оби Сургутский и Нарымский остроги. Князя Воню разбили, и селькупы отступили на север, на реку Таз, а освободившуюся землю заняли ханты. В преданиях о богатырях-предках ханты говорили: «Пегая Орда – это лесной народ. Вонт-лунк называется. Красивый народ, большой, вроде дьяволов они». В Сургуте и Нарыме несли дозор по полторы сотни служилых людей и казаков-годовальщиков; они ловили красную рыбу, добывали себе пушнину, собирали с инородцев ясак и сторожили ссыльных.

Памятник основателям в Сургуте

Свои миссии к «сургутским хантам» Филофей организовал по прежнему принципу: сначала – рушить идолов, через год – крестить. Летом 1716 года владыка добрался до Нарыма, а в 1717 году повторил маршрут: окрестил множество хантов и основал в их селениях семь новых церквей.

Филофей был единственным сибирским митрополитом, который дерзал объехать всю свою бескрайнюю митрополию. В 1718 году он отправился в дальнее путешествие в глубину Сибири. Это было тяжёлое испытание для 68-летнего старика. На зимних ледяных дорогах даже шубы не спасали от ветра и мороза. На больших реках бушевали шторма. На гужевых трактах заедал гнус, телеги еле тащились, а в распутицу движение и вовсе вставало. Но владыка решил, что ему нужно добраться хотя бы до Иркутска.