Дед

Его подняли, стали вертеть во все стороны и встряхивать. В него вглядывались встревоженные лица. Телевизионщики стояли, открыв рты и забыв про похмелье. Галя дрожала. И даже лицо Сереги Солодовникова, показалось Ганину, было от потрясения красным менее, чем обычно.

– Что случилось? – спросил Ганин.

Ему объяснили: что-то рвануло. Пока вся группа во главе с Виктором Сергеевичем, несшим металлоискатель как апостольский крест, удалилась вперед, он остался и, вероятно, потащил за собой какую-то ветку. Ветка привела в действие взрывной механизм.

Дерево за спиной Ганина выкорчевало из земли и согнуло пополам.

– Вот что тебя спасло, – Виктор Сергеевич ощупал белый, с содранной корой ствол. – Не будь его, собирали бы тебя, Андрюха, по кусочкам.

– Это был взрыв, да? Ребята, взрыв? – затараторил, выйдя из оцепенения, усатый телевизионщик Игорь. – Давайте повторим, а? Мне нужно заснять на камеру, непременно нужно.

На него цыкнули, и Игорь умолк. Растерянно огляделся, ища поддержки у своих. Свои продолжали стоять застывшими изваяниями.

Виктор Сергеевич склонился к земле, разгреб винегрет из наломанных сучьев под ногами и выудил на свет ржавый, размером с палец осколок.

– Во! – констатировал он. – Держи, Андрюха, на счастье. Смертушка твоя.

Ганин взял осколок и повертел в руках. Ничего особенного, подумал он: железка как железка – вряд ли скажешь, что она минуту назад могла прервать его жизнь. Теплая. Пахнет почему-то грибами. Он засунул осколок в карман.

– Идти сможешь? – спросили его.

Он кивнул.

– Тогда чего стоим? Потащились дальше!

Все взялись за рюкзаки, телевизионщики горько вздохнули – в тысячный, наверное, раз за день проклиная свою долю, и тронулись в путь.

– Не ной, ребзя, – подбодрил их Серега. – А ну, давай споем?

И он во весь голос затянул очередную похабщину, которую пели, вероятно, в его деревне, сходясь на завалинках, чубатые пьяные парни краснеющим и хихикающим девицам.

Небо поплыло над ними. Земля пошла вертеться быстрее. Трава – зеленая только в тени деревьев и выжженная там, где на нее падало солнце, – рассыпалась под ногами в труху.

Ганин пошел, как и прежде, последним. Время от времени Виктор Сергеевич, вновь взявшийся за металлоискатель, оглядывался на него. Кивал головой: как, мол, ты там, идешь? Иду нормально, кивал в ответ Ганин и старался не думать о стучащем своем сердце и о том, что слышит он по-прежнему так, словно в уши натолкали ваты.

В голове было пусто. Во рту – кислый привкус. Жизнь продолжалась.

– Напугали вы меня, Андрей, – сказала, поравнявшись с ним, Галина. Она улыбнулась и поправилась. – В смысле, напугал. Ты.

– Сам напугался, – признался Ганин.

– И часто с вами такое?

– Так близко – в первый раз.

– В книжках обычно пишут, что потом героя, чудом оставшегося в живых, охватывают эйфория и радость продолжающегося бытия. Вас охватывает?

Ганин пожал плечами.

– Ничего не чувствую, Галя. Странно, да? Может быть, чувствую только, что устал больше обычного. Стал тяжелее и старше.

– Это называется мудрость, – девушка перехватила его взгляд. – Куда ты смотришь?

Ганин очнулся и понял, что смотрит он в вырез Галиной хаки-рубашки. Рубашка и все, что она скрывала, выглядели отлично. Мимоходом туда заглянули плотоядными похмельными глазами уже все, но он был первый, кого застукали.

– Э-э-э… Это называется контузия, Галя, – нашелся Ганин, удачно приплетя последствия взрыва. – Прошу меня извинить и не судить строго.

Он подумал и добавил:

– Или это и есть та радость продолжающегося бытия, о которой ты говорила.

Девушка рассмеялась.

– На первый раз прощаю. Но впредь советую следить за контузией лучше.

Они шли некоторое время молча, а потом Галя спросила:

– Удалось дозвониться до Москвы?

Вспомнив недавний телефонный разговор, Ганин помрачнел.

– Удалось.

– Что-то случилось?

– Случилось, – процедил он и полез искать сигареты. – Знаешь что, Галя, расскажи-ка мне лучше о своей деревне, а?

Деревня, где родилась и выросла Галина Веденеева – красавица с соломенными волосами и крепкими длинными ногами, – была самой лучшей на свете. Называли деревню Дубки – от имени речки Дубенки, что текла рядом. В августе в Дубках пахло яблоками. В июне иногда урождалась клубника. Когда это происходило, лето считали удачным. Но чаще клубники не было. То бил ее заморозок, то ледяные дожди. Иногда на нежные клубничные листы смертью ложился июньский снег.

– А в этом году я уж и не знаю, была клубника или нет, – заключила Галя. – Казалось бы, ехать от райцентра всего-ничего, а вот не доехала, не смогла. Работа, дела, теперь с вами вот тут хожу.

В словах девушки почудился Ганину упрек.

– Жизнь такая, – неопределенно протянул он.