Дед Аполлонский

Садур Екатерина Дед Аполлонский

Екатерина Садур

Дед Аполлонский

Когда мы выходили во двор, дед Аполлонский почти всегда сидел с другими стариками, если, конечно, не зима. Зимой-то они не очень все выходили. Только по теплым дням. Я этого деда сразу заметила: он был особенный среди других стариков. Он был самый старый и всегда отвечал невпопад. Его все звали дед Тимкин, и только мы -- Аполлон-ский. Его хотелось называть каким-то громким словом, значительным, чтобы сразу запоминалось среди других слов. Дед Аполлонский -- и все.

Нам в школе сказали, что со знакомыми надо всегда здоровать-ся, особенно со взрослыми и старыми, потому что так вежливо. И я здоровалась с ним за руку, ну и с другими стариками тоже, чтобы никому не было обидно... Я его еще издалека увижу, так иду, вы-тираю ладонь о платье или варежку снимаю, если зима. Дед Аполлон-ский первый протягивал мне свою руку в рыжих веснушках, и я протягивала мою руку тоже, и так мы долго трясли руками; у деда ла-донь была легкая, как из желтого картона, я думала, он усох от старости, а рядом старики молча ждали своей очереди.

А у меня была подружка -- Зойка Галкина, она тоже говорила, что дед, конечно же, заметный; так она подбегала и еще издали кричала: "Здрасьте, дедушка!", и все деды ей кивали в ответ и протягивали руки -- поздороваться.

Мы с ним здоровались часто, несколько раз в день. Мы сна-чала поиграем чуть-чуть, потом я Зойке говорю: "Пойдем к деду", и мы идем. Старики сидели на такой лавке неудобной, без спинки. Там еще большие ребята часто выжигали. Я как-то подошла к ним, смотрю: они сидят, держат стекло выпуклое, это Кости Зеленкина было -- у нас его брат в классе учится, -- так этот Костя Зеленкин говорил, что надо поймать этим стеклом солнце, и если долго держать, то всю лавку можно сжечь, а если чуть-чуть, то можно писать всякое...

Старики сидели на этой лавке, им было тяжело сидеть, у них были мятые пальто с кудрявым мехом, каракуль называется. Они курили много папирос, а дед Аполлонский кашлял от дыма, но все равно не уходил, он хотел со всеми. Они говорили про болезни и про пенсию, потому что им было тоскливо от их старости. Они ждали, когда мы бросимся к ним крикнуть: "Здрасьте, дедушка!", потому что, кроме нас, никто не подходил, правда, еще баба Лена подходила, но она не считалась, она тоже была старая. Они нас ждали, я знаю.

Я тогда с бабушкой жила, просто мама была в другом городе, но она часто звонила, почти каждый день. А бабушка мне запрещала грызть ногти, она говорила, что так некультурно. Я даже этого не замечала, поэтому бабушка сказала Людмилке, нашей классной: "Сле-дите, чтобы Олечка не грызла ногти", а Людмилка говорит: "Хорошо! Если я замечу, то буду бить ее линейкой по рукам". Но бабушка сказала: "Не надо!"

Она еще часто болела. Она мне говорила тогда, чтобы я зво-нила по "ноль три" в "скорую помощь" и говорила им, что у нее давление. Я всегда ревела, но я не хотела, чтобы бабушка видела, чтобы ее не расстраивать, поэтому пряталась в коридоре. Потом приезжали врачи с железным чемоданчиком, вешали шубы в шкаф и шли в комнату -- делать уколы. Я тогда ревела в их шубы, прямо в мех, чтобы не было слышно. А однажды одна медсестра вышла из комнаты -вымыть руки, -- увидела меня и говорит: "Девочка, не плачь в шу-бы и не грызи ногти!" Они всегда мерили давление бабушке таким специальным черным ремнем, обматывали вокруг ее толстой руки, накачивали воздух и слушали, когда щелкнет. Когда щелкнет, такое и давление. Еще они оставляли ампулы от лекарства на блюдце. Я их всегда Зойке показывала, а она просила подарить. А я говорила "Не могу! Они не мои, они бабушкины!"

Меня бабушка рано всегда будила, чуть раньше, чем будят других детей. Они еще, наверное, все спали, когда она меня поднимала. Она не боялась, что я опоздаю в школу. Это было для другого...

Еще темно, мы даже свет в коридоре включали, как вечером, я даже еще не умывалась -- такое раннее утро. Бабушка на кухню шла готовить, а я в ее комнату. Она всегда мне ставила иконку на стул, а днем прятала в шкаф, чтобы никто не увидел. Она еще подушку от дивана мне клала, чтобы мягко было стоять. Я войду -- а на столе в блюдце ампулы от лекарств в белой корке. Это они за ночь засохли. Я сразу вспомню ночь, начинаю грызть ногти -- бабушка все равно не видит -- и говорю: "Боже! Сделай так, чтобы у бабушки не поднима-лось давление! Сделай так, чтобы мама позвонила из Москвы! И чтоб Зойка Галкина не заметила мой крестик на физкультуре и не рассказала бы Людмилке!"

А дальше я читала по книжке, правда, я давно уже знала на память. Эту книжку бабушке подарила в церкви одна специальная жен-щина Лена. Бабушка как-то пришла, а она к ней подходит и дает книжку молитв и два яблока. Бабушка говорит на яблоки: "Нет-нет-нет! Что вы, что вы!" Но та упросила взять. Тогда бабушка взяла для меня, потому что у нас в городе очень плохо с фруктами.