Дед Аполлонский

Я достала их из сумки -- они были в полиэтиленовом мешочке, к нему прилипло чуть-чуть земли... Их было два. Два желтых рыхлых абрикоса, и каждый из двух половинок. Один был с розовым бочком, слегка помятый, так что половинка съехала набок, а другой по-крепче, в коричневых точечках. Я съела их оба. С жадностью. Даже облизала горьковатые косточки, а потом вытерла руки о кафель на кухне. А потом бабушка увидела желтые разводы на стенке и очень меня ругала. У меня абрикосовый запах впитался в пальцы, и бабушка мне сказала:

-- Мы в июне поедем на юг. В Сочи. Там такого много.

Я стала ждать июня. Я даже Зойке не говорила.

Я помню тот день. Жаркий майский день. Последние дни перед июнем. Мы с Зойкой вчера наломали сирени и принесли домой по бу-кету. Нас ругали. Грозили штрафом. Моя бабушка поставила синие ветки в банку с водой, на кухню, на подоконник, к абрикосовым косточкам и луку в банках.

Мне Зойка сказала:

-- Сейчас деда повезут, -- и показала на автобус у подъезда.

-- Какого деда?

-- Да нашего... Аполлонского...

-- Куда повезут? -- спросила я и тут же подумала про юг. -- А я в июне поеду в Сочи. Там всего много...

-- А в Москву ты уже не поедешь?

-- В Москву позже...

-- Сейчас, сейчас его вынесут... -- сказала Зойка.

-- Кого вынесут? -- спросила я.

-- Ну кого-кого! Ну, деда нашего! Понятно тебе? Аполлон

ского! Он умер недавно... Хочешь поближе посмотрим?

Я не поверила сначала, но мы подбежали к маленькому автобусу у подъезда. Я заглянула: стоял венок из бумажных цветов, веяло жарой и сиренью. Тогда мне все стало ясно. И тут дверь подъезда открылась, и два мужичонки в костюмах вынесли деда в гробу. Я прищурилась слегка, чтобы лучше рассмотреть, который из них его сын, но ни один из них на сына не походил даже отдаленно. А мне так захо-телось, чтобы все было, как мечтал дед, и я решила

узнать. Я спро-сила у тех, кто нес гроб, на государственный ли счет хоронят де-да Аполлонского. Но они прогнали нас с Зойкой и крикнули, что у нас нет совести. А мы очень волновались. А когда деда пронесли мимо нас, то я увидела, что он совсем не изменился, только глаза у него были закрыты и не было очков. А потом из подъезда вышли старики в костюмах, но не те, что на лавочке, а другие, я их не знала. Они несли на подушечках дедовы награды. Даже тот орден, который Зойка лизнула, он тоже лежал на подушечке. А потом выходили музыканты и люди с сиренью. Не было других цветов. Одна сирень. Она тогда росла всюду, ее все ломали. Она тогда росла всюду, только отодвинь ветку, еще одну, а третья -- обязательно сирени. Она заполнила весь жаркий автобус, и все люди с сиренью не поместились. И музыканты не поместились тоже. А деда все равно не было видно из-под крышки, поэтому плакать как-то не хотелось. А все старики держали подушечки с орденами на коленях, как будто бы это их ордена. И когда автобус медленно поехал, музыканты пошли следом и медленно заиграли, и люди с сиренью тоже пошли, роняя сирень.

А я все волновалась, я спросила у Зойки:

-- Как же все-таки его хоронят? На государственный счет?

-- Да, -- сказала Зойка, тоже волнуясь, -- надо бы узнать! -- Еще она сказала: -- Цветов много!

И мы пошли с ней, поднимая сирень из майской пыли...

6 апреля -- 31 мая 1992 г.