И там была аллея, ну прямо целая дорога с памятниками из мрамора, они стояли все ровной колонной -- летчики-герои, космонавты; от них шли тропинки в разные стороны. Нам было на тропинки. И уже те памятники остались у нас за спиной, пошли просто железные ограды, и мне бабушка сказала смотреть под ноги, чтобы не споткнуться. Я стала смотреть в траву, а там встречались бурые березовые листья, еще с той весны, и вдруг мне встретился лист из зеленой пластмассы, случайно оброненный с венка. А еще было много комаров, они садились прямо на лицо, и Аллочка лениво хлестала себя по щекам сиреневой веточкой. А бабушка достала одеколон "Гвоздика" и велела всем намазать ноги, даже тетя Тома намазала свои бинты. А мы уже далеко за
шли, и даже когда я оборачивалась, я видела только березы и кресты, а не мраморные памятники вдоль дороги. И даже встречались за оградами столики и скамейки, а на столиках всегда лежали пряники и хлеб для птиц и нищих. Тетя Тома всегда садилась за каждый столик, мазала свои обмотанные ноги одеколоном "Гвоздика", у нее все бинты стали мокрыми, и брала со сто-лов пряники. Тогда бабушка ей сказала:
-- Ты бы, Тома, не садилась на чужое!
Но тетя Тома сказала, что пряники для всех. А бабушка посмотрела на опустевший флакон одеколона и говорит:
-- Ты бы, Тома, одеколон понапрасну не тратила. Комар ведь бинта не проколет!
Тогда тетя Тома рассказала нам, как одна женщина пошла с одним мужчиной на кладбище, а он вырвал у нее золотой зуб и снял кольцо с пальца. А я вглядывалась в фотографии на памятниках, а они уже почти все стерлись, потому что это очень старые памятники и тогда не было фотографий, а были одни дагерротипы. Поэтому сейчас остались только тени от лиц. Так я смотрела по сторонам и тут вдруг увидела березу с тремя красными насечками, у нее с листьев свешивалась лента с выцветшим золотом: "На вечну... память от..."
Я крикнула:
-- Бабушка, нам сюда!
И я не ошиблась.
А дома, в Родительскую Субботу, мы ели рыбу, и я вспомнила, что с дедом мы тоже ели рыбу, мне показалось тогда, что это что-то значит, только я никак не могла выразить это словами.
Я однажды вышла во двор -- поздороваться со стариками. Они все сидели вокруг деда Аполлонского и говорили, что подорожали гробы. А когда я подошла, они все замолчали и стали смотреть на меня, и тут я вижу, что у всех расстегнуты пальто, как бы из-за жары, даже слегка небрежно, а под пальто у всех -- коричневые пиджаки в орденах. Я тут же все поняла, но подумала: "Они, конечно, тоже все воевали, но у нас уже есть дед Аполлонский, а значит, другие старики нам не нужны",-- поэтому я посмотрела на их ордена, но ничего не сказала.
Близилось Девятое мая -- праздник деда. Мы репетировали после уроков стихи и песни о войне. Было так жарко, что наши галстуки раскалились, жгло аж сквозь форму. Мы с Зойкой подвернули рукава. Мы пели в сиянии галстуков о детстве и мире, и нам было непонятно, отчего на нас так умилялась Людмилка. Мы ей обидно улыбались.
Мы ходили к деду Аполлонскому, привыкая постепенно к запаху селедки и лекарств. Мы покупали еду, как он просил, молоко и хлеб на деньги, утаенные от сына, мы вытирали пыль на столе и хвалили куски мыла в серванте за хороший запах и яркие обертки. Мы набивались в его комнату -- человек десять-пятнадцать пионеров, вставали круж-ком и просили повторить историю про шрам. Мы выкрикивали ему, один за другим, заголовки газет. Я кричу, например:
-- "Мы хотим быть услышаны".
А дед -- мне:
-- Дальше-то что?
А я -- ему:
-- Там дальше по-мелкому. Читать?
А он -- мне:
-- Да не надо по-мелкому, не надо! Ты не разберешь!
И поправляет очки.
Дед говорил нам, что он скоро умрет, а денег нет и хорошо бы, если бы его похоронило государство, а мы кричали:
-- Вам еще жить и жить!
Мы спрашивали у деда про войну, а он у нас про учебу. Про войну он почти не рассказывал, все больше про сына...
Однажды он подал мне открытку, там были искры салюта на фоне Кремля. Я сказала деду и всем:
-- Я уеду сюда!
Но дед сказал:
-- Это Кремль!
Он, по-моему, не поверил. Тогда я стала читать:
-- "Уважаемый Борис Анастасьевич! Сердечно поздравляем Вас с праздником Победы и весны! Желаем Вам здоровья, добра! Жить до ста лет -- не тужить!
Пусть в Ваши дороги
Не войдут тревоги!
И не станет горе на Вашем пути,
Пусть не устанет и не перестанет
Счастье за Вами целый век идти!
Рады за Ваши успехи в труде! Петр и Василий Тишковы,
г. Вятка". Это все его однополчане, -- добавила я.
Дед кивнул. При нас дед больше не плакал.
И вот уже совсем по-настоящему наступила весна, безо всякого снега. Зойка ходила в ситцевой юбочке и мохнатых носочках, а я -- во фланелевом толстом платье и панталонах. Я дома сказала:
-- Эти штаны я носить не буду!
А бабушка сказала:
-- Будешь! Они китайские, из хлопка! На них написано "Дружба" и два кольца, к тому же я не хочу, чтобы ты все себе простудила!