Дед Аполлонский

-- Уедем, -- сказала бабушка.

Я спросила:

-- Навсегда?

Но она мне не ответила.

Тогда я пошла к Зойке. Я услышала еще в подъезде, как они кричат с отцом. Зойка ему:

-- Папа! Не бей меня!

Тогда я скорее позвонила в дверь, чтобы они перестали. Мне ее отец открыл. Он был весь белый лицом, до синевы, со скакал-кой в руке. Я боялась, но все-таки спросила:

-- Зоя выйдет?

Он крикнул куда-то в комнату:

-- К тебе!

И ушел.

Зойка вышла ко мне вся в слезах, надела сапожки с мишками, и мы пошли. Она ревела всю дорогу, и я тоже ревела, а потом я ей говорю:

-- Давай убежим в Москву. У меня там мама. Она артистка в театре. Она нас возьмет.

Но Зойка сказала:

-- Где мы достанем билеты на поезд?

А у нас на улице Нарымская жили цыгане. И я решила, что можно взять Куклу и пойти с цыганами в Москву безо всяких билетов. А по дороге Кукла будет танцевать, а цыгане продавать помаду и гадать на картах, и хорошо бы еще взять с собой деда Аполлонского. Он может рассказывать про войну. А потом мы приедем с мамой и дедом Аполлонским и заберем бабушку... Зойка со мной согласилась, но на улице Нарымской мы не нашли ни одного цыгана, поэтому мы пошли сразу на вокзал. Кукла с нами не пошла...

На вокзале были люди с чемоданами и тележками, и старухи про-давали одуванчики связками -- по двадцать копеек, а нам с Зойкой не надо было, мы сами можем нарвать. А цыгане были в самом конце у поездов. Они сидели на асфальте и кричали, а цыганята бегали во-круг босиком, крутили в пальцах окурки и просили у всех по пять копеек. Денег у нас не было, и цыгане нас прогнали. И мы с Зой-кой стояли вдвоем на платформе, а мимо нас мчались поезда в Москву.

Я вернулась вечером, уже стемнело. Меня бабушка не ругала.

Она поджарила мне обеденную картошку, а к чаю достала шоколад-ку, я так удивилась... И вдруг зазвонил телефон. Я сразу поняла, что это мама. Из Москвы всегда длинные звонки. Я крикнула в труб-ку:

-- Мама! Ты заберешь нас к себе?

Но я так и не узнала, что она ответила: там было очень плохо слышно, а потом пошли гудки, и больше она не позвонила.

Мы с Зойкой пошли к деду помогать в первый раз. После улицы в его квартире пахло кислым. У него у окна стоял стол, полированный, с пятнами от горячего. У него на столе клеенки не было, а на газете банка с рыбьими головами и стакан с чаем на дне.

-- Мы пришли помогать, как обещали, -- сказала Зойка.

Мы тогда думали, что старикам очень нужна наша помощь, мы думали, что помогать -- это значит читать газеты.

Дед был нам рад. Он держал в одной руке ложку в разводах творога, а в другой -- развернутый сырок.

-- Всем старым нужна помощь, -- сказала я. -- Особенно ветеранам.

Я бы такую глупость вообще-то не сказала, просто надо бы-ло что-то говорить, а я стеснялась. Это тебе не "Здрасьте, дедушка!" на улице.

Дед с нами был строг. Он кормил нас рыбой и мокрым творогом с чаем и запрещал говорить за едой. Но я все-таки крикнула:

-- Дедушка, а расскажите про войну!

А Зойка крикнула, что он мне не дедушка, а Борис Анастасьевич. А дед крикнул, что все разговоры после еды. Вообще-то я не знаю, почему мы ему кричали. Дед слышал неплохо.

Он сидел в кресле под одеялом. Под грубым таким, колючим оде-ялом. Зойка мне шепнула: "Ладно, поели, а теперь давай помогать!" Я говорю: "Давай!", и мы открыли портфели и зашелестели газетами. Потом Зойка стала кричать заголовки, а я стала смотреть на дедовские очки: он их снял и положил на стол. Я среди всех очков всегда узнаю стариковские: они всегда в толстой оправе, у них вверху стекла обязательно в чем-то липком, и дужка сломана, и на проволоке висит или на нитке какой-нибудь. Я смотрела сквозь стекла его очков, и буквы на газете вырастали...

Я сказала, сбив Зойкино чтение:

-- А расскажите про ваши ордена.

А дед сказал:

-- У меня шрам на лице...

Мы тогда с Зойкой подошли посмотреть, мы с трудом разглядели этот шрам. Он потерялся в морщинах лица.

-- Совсем незаметно, -- сказали мы.

-- Заметно! -- ответил дед. -- А раньше было еще заметнее. Это за войну. Я стоял на посту, чуть старше вас, и вдруг заснул. А к нам ночью полковник пожаловали. Увидели меня и кричат: "Встать!" Я вскочил, а в чем дело -- не понимаю. Мне спать хочется. Они тогда саблю достали и ударили меня, но не сильно, не насмерть. "Это чтобы на посту не спал", -- говорят, -- дед засмеялся, вспоминая полковника, но потом закашлял и затопал ногой. И мы тоже улыбнулись из вежливости.