Дед Аполлонский

Я все вспоминала, как мне Зойка сказала, что дед часто плачет, и все думала почему. "Наверное, потому, -- решила я как-то, -- что закончилась война и ему стало неинтересно". Но дед плакал от другого. Мы узнали причину. Это было не от войны. Повернулся ключ в замке, дед надел очки и укрылся одеялом по шею, а если бы нас не было, он бы, наверное, укрылся одеялом с головой. Мы с Зойкой услышали недолгую возню в замочной скважине, мы ждали, кто же войдет. Мы слышали, как скрипит от шагов пол в прихожей: у нашего деда были очень расхлябанные половицы; слышали точно такой же кашель, как у деда Аполлонского, только моложе. Это вошел его сын. Сын деда Аполлонского. Аполлонский-младший. В клочковатой куртке и вален-ках. Они от слякоти промокли насквозь. Он так наследил... У него лицо было, как если бы бумага расползлась под дождем, как у деда Аполлонского, только морщины не такие. Мы сказали с Зойкой:

-- Здрасьте!

А он сказал деду:

-- Дай денег!

Нас он даже не увидел. Он сбросил со стола банку с головами селедок, и по газете расплылось масло. Он раскрыл ящик стола, а мы с Зойкой ждали, что дед что-нибудь скажет, но дед молчал, -- и когда он раскрывал ящик стола, я увидела, что руки у него сильно дрожат, и я подумала, что ему стыдно. От него пахло чем-то сладким и неприятным. Он наступил своими валенками в лужу масла и селе-дочные головы. У него глаза были точь-в-точь как у этих селедок, и я подумала, что он еще сильнее натопчет. Он крикнул деду невнятно, смешно проговаривая слова:

-- Где деньги? Где они лежат?

А дед сказал, что денег нету. Он так боялся. А у него был сервант, там еще за стеклом стояли фотографии, где он в орденах, и куски туалетного мыла в красивых коробочках. Это было очень дорогое мыло. Я такое знаю. И было видно, что у деда оно стоит для гордости. А этот его сын так сильно раскрыл сервант, что стекла звякнули и фотографии попадали на пол, но он и этого не увидел. Он даже наступил на одну своим размокшим валенком, и она прилипла к подошве, видно было пол дедовского лица и плечо, а дальше шел валенок. Мы с Зойкой понимали, что так не должно быть, но мы не знали, как сказать об этом деду.

-- Где деньги? -- крикнул этот его сын и стал выбрасывать куски мыла на пол. А дед Аполлонский сидел молча в своем кресле и не смотрел ни на нас, ни на сына. Он сидел и делал вид, что читает газету, а на стеклах очков у него скопились слезы.

И тут вдруг Зойка крикнула:

-- Хватит!

Но непонятно было, кому она это крикнула, то ли сыну, то ли деду, чтобы он сказал что-нибудь.

А я крикнула:

-- Как вам не стыдно! -- но это уже точно было к сыну.

Только он нас опять не услышал, словно нас не было в комнате.

-- Я с вами говорю, -- сказала Зойка.

Тогда он посмотрел на нас мутно и ответил:

-- Да я же тебя, сопля, раздавлю!

-- Это ничего, -- сказала Зойка, -- меня папа еще не так бьет!

А я добавила:

-- Она вам не сопля! И если вы ее раздавите, вас посадят в тюрьму.

А Зойка крикнула ему:

-- Это нехорошо -- приходить к пожилому человеку и все у него раскидывать!

А я стала грызть ногти.

И тут дед Аполлонский сказал:

-- Он так всегда. Он мою пенсию всю забирает до копейки, а мне ни на что не оставляет... А мне так иногда хочется!

Но тогда сын его крикнул:

-- Да хоть ты не лезь, старый! Без тебя разберемся!

Тогда Зойка сказала:

-- Мы взяли шефство над дедушкой! Он не может дать вам денег! У него кончилась пенсия... сегодня...

-- Да, -- говорю, -- я тоже видела, как у него кончилась пенсия.

Дед Аполлонский закивал, ему запретили участвовать в разговоре.

-- Ладно врать, -- сказал нам его сын, -- он всегда под конец месяца пенсию получает. А сегодня у нас что?.. Конец месяца! -- а потом он еще стал бормотать что-то рваное, но нам уже было не разобрать.

-- Все равно, -- сказала Зойка, -- мы не дадим вам так ему дер-зить!

Тогда он стал топтаться с ноги на ногу, и мне очень не нравилось, что у него на подошве фотография. Он смотрел на нас мутно, он, наверное, даже не все понимал из того, что мы ему кричали. Зойка доходила ему ровно до локтя, и он смотрел вниз на нее, даже слегка сощурясь, словно она совсем была крошка и он не мог ее разглядеть.

-- Уходите! -- крикнула я с обидой в голосе. -- А то вы... -- и тут я опять увидела пол дедовского лица из-под валенка, -- а то вы так натоптали!

А Зойка совсем осмелела: она стала его тихонечко подталкивать, она взмахивала так легко руками в белых школьных манжетах и быстро-быстро бормотала: "Идите-идите!", я даже сначала не разобрала, что она там бормочет. У нее так быстро мелькали манжеты, как будто бы летел пух из подушки. Я тоже стала, как Зойка, взмахивать манжетами и точно так же бормотать. А сын деда Аполлонского пятился от нас сначала, но потом остановился и крикнул нам:

-- Чего размахались тут, как две курицы? Я же к отцу при-шел, не к вам! Я здесь живу, между прочим! Мне, может, и пенсия никакая не нужна!