Дед Матвей

— Ого! — крикнули мы и давай скорей укладываться. Не скажу, почему в тот день нечистая сила сорвала деда Пидсотка ни свет ни заря, — кажется, базарный день в местечке был, и дед решил пораньше очистить сети, чтобы первым со свежей рыбой на базар явиться,

Подошел дед к озеру, нет лодки…

Дед юрк туда-сюда, а от озера через луга к речке по траве след, где мы лодку тащили (вот какие мы были мудрые, как следы замели!), дед по следу к речке, и только мы хотели оттолкнуться, как Пидсоток:

— Куда это вы, висельники, а?

Ну, мы из лодки, как лягушки, — прямо в воду! Воды в речке было по пояс… Я успел ухватить булку. Бабушкины шесть рублей были зашиты у Панька в поясе… Мы бегом лугами до Ясеневого… Это такой лесок за селом с глубокой балкой посредине. Засели в балке, в густом орешнике, сидим, сопим.

— Что дальше делать?

А чертов дед Пидсоток поднял шум на все село:

— Ишь, сукины сыны! Острожники, изуверы, башибузуки! — Разошелся дед, чуть ли не все село собрал. — Чьи?

Дед всех узнал и всех выдал…

Матери наши каждая по-своему:

— Ой, боже мой!

И каждая начала искать что-нибудь длинное и увесистое…

— Где же они? Дайте мне моего! — Каждая мать ударила руками о полы.

— Подались в Ясеневое! — пыхнул трубкой дед. — Нет, вы смотрите, люди добрые, лодку украли! Как бы я тогда сети ставил?! А? Вот разбойники! Поймаю — изничтожу!

— Куда ж это они собрались? — плача, спросила моя мать.

— Куда бы ни собрались, а конец один — острог! — махнул рукой дед Пидсоток.

Матери опять:

— Царица небесная! Ой, дайте мне моего!

Дед Пидсоток выбросил из лодки на траву одежду и все наши запасы.

— Забирай, чье оно тут есть! Да помогите лодку к озеру перетащить! Ишь, хлюсты, сколько травы истоптали! Беритесь! Ревете тут! Смотреть за лоботрясами нужно лучше, чтобы не хныкать потом! Матери!

Взялись наши матери за лодку и вместе с дедом перетащили ее к озеру…

Двое суток сидели мы в Ясеневом, в балке… А потом вечером пошли домой.

Мать очень плакала, а отец поучал, как из дому удирать в путешествие…

Фантазия, помнится, зародилась у меня в голове, а отец выбивал ее совсем из другого места. Вожжами…

Панько и Омелько тоже садились на скамейку потихоньку, осторожненько и при этом морщились-морщились.

Через неделю наведался из хутора Сашко Кендюх.

— Ну как? — спросили мы его.

— Два кнута на мне отец изломал! Очень сердился! — рассказал Сашко.

— А бабушкины деньги? Шесть рублей?

Панько отдал деньги Сашку, еще когда мы в Ясеновом сидели.

— Подбросил бабушке там, где она кошелек прячет. Бабушка думает, что она вытряхнула его, когда в субботу деньги на свечку брала…

Так закончилось наше путешествие в Африку за львами и в Америку, где мы собирались посмотреть, как сдирают индейцы скальпы с бледнолицых.

Давным-давно это было…

Было это чуть ли не в то лето, когда короновался на царство последний российский император и когда староста гонял всех в церковь, чтобы вымаливали "многая лета" царю.

Не очень горячо, видать, молились тогда за царя и императора, ибо лета ему вышли не такие уж долгие, а главное — последние для него и для всей его династии.

1926

Перевод Е. Весенина.

Дед Матвей

Во-о-он там, у пшеничных копен, дед Матвей гусей пасет…

— Здоровы были, дед Матвей!

— Здравствуйте!

— Как живете?

— Ничего себе!

Только дед Матвей "ничего себе" не скажет, а говорит дед Матвей о том, как живет он, по-своему…

Очень уж "круто" говорит дед Матвей… Вообще дед Матвей говорит чрезвычайно "кудряво", и после каждого выражения, после любого слова дед Матвей "загибает" и "загибает" так, как никто вокруг "загнуть" не способен…

Великий дед в этом деле архитектор: у него столько этажей, с такими карнизами, с такими узорами, что не разговор у деда Матвея, а кружево, "богом", "душой", "Христом-богом" и "матерью" вышитое…

Еще с детства как начал панов честить, так до сих пор…

Пусть и панов давно нет, но не отвыкать же деду Матвею в 73 года!..

— Вот как вышвырнул меня батько под плетень еще вот таким, я встал да как пошел, как пошел!.. А было мне тогда… Был, как говорят, не подросток, не парубок… И такого я на своем веку насмотрелся и наслушался… И ничего, не свалили. Живой. И жить буду еще, так как наша теперь взяла… . . . . . . . . . . . . . . . . .

Дедова теперь взяла…

Стоит дед Матвей среди поля, а справа у него Псел, а перед ним луг… И луг, и поле, и Псел, и все вокруг теперь "наша взяла".

Стоит дед Матвей, на дрючок опирается… Невысокий дед Матвей, в белой жилетке, в белых полотняных штанах, в черном картузе, на брови надвинутом, и смотрит дед Матвей на все четыре стороны своими уже незоркими глазами… И ноги у деда Матвея уже немножко колесом, и хлопают деда Матвея по икрам короткие голенища. Дед Матвей в сапогах, так как:

— Э! Колется! Стерня колется!

А сколько эти подслеповатые дедовы глаза поперевидели за 73 года, сколько эти дедовы немножко колесом ноги повыходили, сколько эти дедовы потрескавшиеся руки перетаскали, а сколько эта спина у деда Матвея повынесла!..

Может быть, поэтому очи его теперь слезой омываются, так как: