Дед Мавр

Впрочем, разве только о наших людях? И в своих приключенческих произведениях, где речь идет о далеких заморских стране, он прежде всего возвеличивает человека — борца, с сарказмом и гневом обрушиваясь на угнетателей всех мастей и убедительно, зримо, на конкретных примерах и фактах разоблачая звериную сущность колонизаторов любых званий и рангов. Любых, какую бы маску человеколюбия и фарисейскую личину носителей цивилизации они ни напяливали на себя! Обо всем этом Дед всегда говорил и писал убежденно и страстно! И поэтому не удивляет, что для каждого прижизненного издания романа «Амок» он обязательно писал новое послесловие о том, как шла борьба индонезийского народа за освобождение от гнета голландских колонизаторов в истекшие между переизданиями его годы. А это и есть ярчайшее свидетельство подлинного интернационализма советского писателя Янки Мавра. Того истинно освободительного интернационализма, какого никогда не было и не могло быть ни у одного из безосновательно приписываемых ему зарубежных «предтеч».

Янка Мавр всегда и во всем своем творчестве был до последней строки самобытен. Говорить о подражании, о заимствовании, о последовании кому-либо — абсурдно. И если была у него душевная человеческая близость с гениальными предшественниками, так только с одним: с таким же неистовым правдолюбцем Марком Твеном.

Они оба смотрели на мир широко открытыми детскими глазами.

Даже самые невероятные мечты для них были и возможными, и непременно осуществимыми.

А поэтому и нашла в их творчестве ярчайшее отображение извечная борьба людей с проявлением зла, вера человека в конечное торжество добра и справедливости.

ДЕНЬ ПОСЛЕДНИЙ

Вместо эпилога

В конце мая 1971 года, как всегда перед отъездом в Коктебель, я забежал к Ивану Михайловичу попрощаться.

Дед был очень плох. Опять погас свет в одном глазу. Ослабел, больше лежал. Медленно разговаривал — короткими, негромкими фразами, с продолжительными передышками. Однако не переставал интересоваться каждой новостью, доходившей до его вынужденного недугом одиночества.

Поинтересовался и в тот день:

— Собираешься работать или будешь бездельничать?

В его понимании «работать» означало работу над рукописью за письменным столом. Все, что к этому не имело прямого касательства,— увлечения, как теперь говорят,— «хобби», по-мавровски считалось бездельем. Я ответил:

— Хочу написать небольшую документальную повесть.

— Опять о море?

— Конечно.

Знал, как сразу захватывала Деда каждая новая задумка: не отступится, пока все не выспросит. А он почему-то ни о чем не спросил, не поинтересовался хотя бы сюжетом. Почему? Всего лишь год назад было иначе. Правда, он тогда редко ложился в постель, предпочитал дремать, сидя в любимом кресле. Сколько ему сейчас? Две недели назад исполнилось восемьдесят восемь. В таком возрасте и один год — немалый срок.

Вот-вот уснет. Пора уходить.

Но едва я шагнул на цыпочках к двери, как тут же:

— Когда вернешься?

— В конце сентября. А что?

— Так… Ничего…

— До свидания,— сказал я, почувствовав, как тревожно дрогнуло сердце.

И услышал отчетливое, ясное:

— Прощай.

Ушел в смятении: почему он оборвал разговор таким недобрым словом?

С тем и на юг уехал. А там с головой окунулся в работу над повестью о замечательном человеке, друге детства, главном минере Краснознаменного Балтийского Военно-Морского флота Борисе Алексютовиче, который в годы Великой Отечественной войны и в послевоенное время своими руками разоружил и обезвредил больше тысячи немецких, английских, французских и лихо их знает еще каких морских и сухопутных мин. Хорошо писалось, тем более что мне такая адова работа по службе на Северном Военно-Морском флоте тоже была знакома. Ничего удивительного, что постепенно сгладилось, притупилось тяжелое впечатление, с каким уехал из Минска.

И вдруг в самый разгар лета, четвертого августа, почтальон принес телеграмму: «Вчера скончался Янка Мавр»…

Сколько дней потребовалось, чтобы прийти в себя? Много. Еще больше, чтобы осмыслить случившееся. Деда нет. Но разве он умер?

Умирая, человек оставляет о себе память у родных, близких, у знакомых. Эта память угасает за годом год, пока не угаснет совсем.

А Янка Мавр?

Ведь по-прежнему переиздаются и будут переиздаваться его «Человек идет» и «Сын воды», «Полесские робинзоны» и «В стране райской птицы», «Амок» и «ТВТ», «Путь из тьмы» и «Фантобомиль профессора Циляковского»…

И всегда полны юными читателями залы одной из минских библиотек, носящей его имя…

На улице Янки Мавра в белорусской столице живут тысячи минчан и продолжают строиться новые многоэтажные жилые дома.

В местечке Бытча, недалеко от Борисова, в школе его имени, с утра до вечера звенят ребячьи голоса…

Не один год, а много лет бороздит воды могучей русской Вдовицы Волги необычное двухкорпусное судно — катамаран с надписью «Янка Мавр» на борту…

Это — наша общенародная благодарность за все, что он для нас успел сделать.

И еще не угаснет в памяти всех, кто его знал:

Почетный ремесленник, по-нынешнему — воспитанник ГПТУ.

Заслуженный деятель белорусской культуры…