Дед Мавр

Но ни гениальное простодушие, ни мальчишеское озорство Марка Твена не помешали ему создать полную горького сарказма книгу «Письма с Земли» и остросатирическую «Военную молитву», которые в нетерпимых условиях капиталистических «свобод» впервые вышли в свет лишь спустя полвека после смерти автора. «Всевышнего да не затронь!» — гласит одна из таких «свобод», и полувековое молчание непреодолимым гнетом наваливается на «крамольного» гения. А горестная исповедь Янки Мавра, его автобиографическая повесть «Путь из тьмы» пришла к читателям спустя всего лишь год после окончания работы над ней. Пришла, чтобы черным по белому подчеркнуть то, что за океаном пытались утаить в наследии Марка Твена:

«Сколько молитв было на моем веку, а бесконечное изучение закона божьего! Есть от чего возненавидеть это занятие да и самого господа в придачу!»

Нельзя равнодушно, в шутку относиться к любой лжи. Ее ненавидеть, бороться с ней нужно только всерьез. Как Твен и как Мавр всю жизнь боролись. Откуда же эта общность взглядов, обостренная неприязнь к лжи и обману, в том числе религиозному. Мне думается, если писатель честен и верен правде, он будет служить своим талантом не какому-то определенному классу, а всем честным людям планеты.

Однажды известный американский журналист Ноэл Гроув спросил директора твеновского дома-музея в Хартфорде, штат Коннектикут, мистера Уилсона Форда:

— Почему, по Вашему мнению, книги Твена вечны?

И мистер Уилсон Форд с убежденностью ответил:

— Он разделял наши общие горести. Он был прежде всего человеком.

А если задать такой же вопрос любому читателю книг Мавра, ответ, ни секунды не сомневаюсь, прозвучит почти равнозначно:

— Он разделял наши общие радости и невзгоды. Он был прежде всего человеком.

И в этом «почти равнозначно» — огромная бездна, порожденная средой, в которой тот и другой жили и творили: Марк Твен мог лишь с горькой болью бессилия разделять горести своего американского народа, а Янка Мавр разделял наши радости и силой своего таланта боролся с невзгодами, мешающими всеобщему счастью.

В заметках к «Автобиографии», которые Твен диктовал незадолго до смерти, есть такие строки:

«Они (люди) исчезают из мира, которому не были нужны; в котором ничего не достигли; где жили нелепо и глупо, где не оставили ни следа; из мира, который будет оплакивать их один день и забудет о них навсегда».

Не скорбь ли это человека, отчаявшегося победить в борьбе?

Вспомним еще раз, что говорит вожатый в повести Мавра «ТВТ»:

«А самая главная польза от товарищества воинствующих техников не в том, что они теперь сделают, а в том, что они и в дальнейшем останутся заботливыми хозяевами в нашем огромном общем хозяйстве».

Заботливыми хозяевами в нашем огромном общем хозяйстве… Многим белорусским писателям — и молодым, и прошедшим долгий творческий путь — доводилось участвовать вместе с Янкой Мавром в литературных встречах с минскими, и не только минскими школьниками. В школах. В пионерских лагерях. Во Дворцах пионеров. В крупных областных и небольших районных населенных пунктах. Как бы ни был занят Дед, он по первому же приглашению откладывал в сторону любую работу и отправлялся к ребятам. Как бы худо ни чувствовал себя, непременно поднимался с постели и усаживался в любимое кресло, когда дети приходили к нему домой.

Даже мне иной раз втихомолку думалось, что делает он это без насущной на то необходимости. Особенно в последние годы жизни: и силы не прежние, и здоровье совсем не такое, каким было полтора-два десятка лет назад…

Но попробуй хотя бы намекнуть — сразу на дыбы:

— Если все мы начнем ссылаться на хвори и нехватку сил, кто же с ними встречаться будет, с кого они смогут пример брать? С доминошников, забивающих «козла» чуть ли не в каждом дворе? С матерщинников, делящих поллитровку «на троих» в ближайшей подворотне? — И, поглаживая ладонью грудь в области расходившегося от вспышки гнева сердца, продолжал с глубочайшей, истинно мавровской убежденностью: — Можешь ты объяснить, откуда среди нашей детворы берутся так называемые «трудные» школьники-подростки? В начальных классах — парнишка как парнишка, после шестого, часто седьмого — все наперекор, во всем сикось-накось. Проглядели мальца. И дома, в семье, и в школе, где частенько всех до единого ребят принято причесывать стандартным воспитательным гребешком. А ведь двух одинаковых во всем мире, пожалуй, не сыщется. И чтобы не было «трудных», чтобы не вырастали из них со временем хулиганы и правонарушители, буквально у каждого должен быть свои образец, по которому только и можно, и нужно строить жизнь!

Не убежденность ли это человека, уверенного в несокрушимом, незыблемом могуществе социального строя, при котором каждый трудящийся должен быть и всегда будет созидателем общенародного счастья!

Это — наш строй, наш социалистический мир. И о людях его, прежде всего о юности нашего мира, о молодежи Янка Мавр без волнения и убежденности в ее светлом будущем гоорить не мог.