Дед умер молодым

Заслуживают внимания и такие строки: «Погребение и все обряды совершились по чину, бывшему до патриарха Никона». Иначе говоря — по обрядам, существовавшим со времен Киевской Руси, от которых и пошло само понятие старообрядчества. Так, возможно, хоронили два с половиной века назад боярыню Морозову, пророчицу и мученицу раскола, что запечатлена Суриковым на знаменитом полотне. Кто-то из участников нынешней церемонии вспомнил об этом, добавив, однако, что с именитой боярыней именитый промышленник Морозов в родстве не состоял, родословную вел от крепостных мужиков.

Оглядывая храм, битком набитый молящимися, сверкающий огнями свечей, благоухающий ладаном, Мария Федоровна шепнула стоявшей рядом снохе:

— Благолепие-то какое, Зиновеюшка. Истинно ко господу отходит грешная душа...

Зинаида Григорьевна ничего не ответила. Не было сил произносить простые русские слова после тех жестоких строк, которые там, в далекой Франции, казалось, навеки врезались в память:

«Нижеподписавшиеся констатируют: господин Савва Тимофеевич Морозов в возрасте 44 лет скончался вследствие ранения, проникшего глубоко в область сердца и левого легкого».

Сколь безучастны к ее женской человеческой боли эти казенные формулировки и какая совершеннейшая чушь в последующих строках:

«Заболевания не было: ни эпидемического, ни заразного, и потому разрешается без опасности для общественного здоровья бальзамирование тела в малой степени...

Со своей стороны мы выражаем удовлетворение тем, что все сделано в соответствии с законом...»

Назойливо стучали в мозгу и другие чиновничьи строки, подписанные каким-то офицером ордена Почетного легиона в департаменте «Приморских Альп»:

«Разрешено транспортировать в Москву (Россия) гроб с телом Саввы Тимофеевича Морозова при следующих условиях:

1. Свинцовый гроб должен быть заключен в дубовый гроб. Свинцовые кромки — толщину иметь должны не менее двух миллиметров и плотно приникать друг к другу. Дно гроба должно быть покрыто порошкообразным слоем, состоящим из одной части дубильной коры и двух частей древесного угля. Тело покойного должно быть покрыто такой же пудрой».

Сколь отвратительны все эти объяснительные подробности транспортных правил: будто речь идет не о человеке, закончившем земной путь, а о хозяйственном каком-то грузе, перевозимом между складами.

Особенно кощунственными казались Зинаиде Григорьевне эти слова, относившиеся к человеку, с которым прожита жизнь, выращены дети, столько вместе передумано...

Зинаиде Григорьевне было страшно вспомнить одинокое возвращение из Франции. Оба гроба — цинковый и дубовый — ехали где-то отдельно, перегружались какими-то чужими людьми, а внутри этих гробов был уже не самый дорогой для нее человек, а всего только его земная оболочка...

И какими жестокими, бездушными казались вдове строки медицинских заключений, подписанных на днях дома, в Москве, врачами Селивановским и Гриневским.

«Тяжелое общее нервное расстройство,— ровными аккуратными строчками вывел Селивановский,— внезапно наступившее состояние аффекта».

И совсем безнадежными выводами ошеломлял Гриневский — постоянный домашний эскулап морозовской семьи.

«Зная Савву Тимофеевича более 20 лет, могу засвидетельствовать, что он не был психически болен какой-либо определенной болезнью. А с другой стороны, при врожденной непримиримости и упорстве в достижении поставленной цели, он не поддавался никакому убеждению».

«Значит, можно предполагать, что цель покончить счеты с жизнью была у Саввы давно, если он постоянно держал при себе револьвер. При чем тогда «состояние аффекта»? Почему это состояние наступило? Кто во всем виноват?»

Такими вопросами Зинаида Григорьевна терзалась и за границей, и по дороге домой, и особенно теперь, на заупокойной службе в храме Рогожской старообрядческой общины.

Заплаканная, бледная, вся в черном, Зинаида Григорьевна казалась воплощением скорби. Опираясь о руку сына, скользя взглядом по склоненным головкам дочерей, повязанным траурными косынками, она мысленно видела совсем иную картину: теннисную аллею в курортном парке, усталого, отчаявшегося мужа на скамье. И кляла себя за то, что в тот страшный день, уехав в Ниццу, оставила его одного.

Автор этих строк не пытается фантазировать, домысливать, рассказывая о переживаниях Зинаиды Григорьевны Морозовой у гроба мужа-самоубийцы. Я пишу о том, что слышал в доверительной беседе с близким человеком — моей бабушкой, прожившей долгую и сложную жизнь.