Дед умер молодым

Он распрощался с Морозовым у подъезда, пересек Новинский бульвар, зашагал Девятинским переулком под гору, к Пресне.

Нет, не стали они соседями - помещиками

Ветер, прохладно, но очень, очень хорошо. Все время сижу на палубе и гляжу на берега. Солнечно»⁹.

Чехов остановился на этой фразе и поднял голову, заслышав знакомые шаги. Действительно, в дверь постучали и голос Морозова заботливо пригласил:

— Антон Павлович, солнышко выглянуло, ветер стих — покорнейше прошу на палубу.

— Сейчас, сейчас, дописываю письмо и присоединяюсь к вам.

Морозов и его компаньоны, два добродушных немца, которые ехали осматривать завод во Всеволодово-Вильву, расположились на корме. Антон Павлович вступил в общую беседу, вспомнив свое прошлогоднее путешествие по Каме. Рассказчик сносно, как он сам выразился, владел немецким, но тут запнулся на словах «Пьяный Бор». Дословный перевод вызвал искреннее недоумение немцев, пытавшихся совместить столь далекие прилагательное и существительное. Сошлись на том, что если смогут они встать в пять утра, то сами убедятся, насколько точно такое своеобразное название пристани отвечает местности.

Этот курьез неожиданно вылился в разговор о чувстве меры в языке обиходном и литературном.

— Ценю талант Алексея Максимовича, однако же коробит меня порой его увлечение романтическим стилем. Скажем: «Море смеялось». Вы прочли и остановились: как это так — море и вдруг смеется... Посмотрите у Толстого: солнце всходит, солнце заходит, птички поют. Никто не рыдает и не смеется. А ведь это и есть самое главное — простота.

— Но, Антон Павлович, ведь в «Фоме Гордееве» все просто.

— Нехорошо вы сослались, ни к чему такая простота, когда все герои говорят одинаково. Романы умели писать только дворяне. Нашему брату, мещанам, разнолюду, роман уже не под силу... Надо дать отдохнуть читателю и от героя, и от автора. Для этого годится пейзаж, что-нибудь смешное, новая завязка, новая линия. Сколько раз говорил я об этом Горькому. Не слушает. Гордый он, а не Горький...

— Не могу с вами согласиться. Алексей Максимович всегда ждет критики и воспринимает ее с благодарным вниманием.

— Ну, ну, оба вы увлечены не только театром, но и друг другом.

Смена свежего воздуха в речном путешествии на духоту железнодорожного купе утомила Чехова. Праздничная суета встречи, устроенной служащими уральского завода, раздражала. При виде украшенной зелеными гирляндами и разноцветными флажками железнодорожной станции Всеволодово-Вильво, выстроившегося хора местных школьников Антон Павлович вполголоса спросил, выходя из вагона:

— А в колокола звонить будут?

Смущенный Морозов пробормотал что-то невнятное. Чувство неловкости усилилось, когда служащие, все как один, сняли шапки при выходе хозяина из вагона.

И уж вовсе виноватым почувствовал себя Савва Тимофеевич при осмотре цехов химического завода, когда в спертом воздухе у Чехова начался тяжелый приступ кашля.

— Как практикующий врач, должен заметить, дорогой хозяин, что работать в таких условиях по двенадцать часов невозможно,— резко произнес Антон Павлович.

Ударение на слове «хозяин» больно задело Савву Тимофеевича, и он, поотстав от гостя, сгоряча, к безмолвному изумлению служащих, распорядился: со следующего месяца сократить рабочий день.

Водевильная нелепость званого обеда усугубила хмурое настроение Саввы Тимофеевича. Задыхаясь от жары в суконных сюртуках и непривычных крахмальных манишках, служащие исправно пили водку, почти не обращая внимания на бледного, застенчивого господина в пенсне. Чехов не ел ничего, кроме супа, пил только минеральную воду. В ходе общей беседы, в которой Антон Павлович, в сущности, участия не принимал, постепенно выяснялось, что сотрапезники вполне равнодушны к нему самому и некоторые даже искренне считали, что этот высокий худощавый господин потому и числится писателем, что помогает хозяину — Морозову — «по письменной части».

Но самым неприятным оказалось то, что новое здание школы, названной именем писателя, далеко еще не достроено. Ввиду отсутствия крыльца, попадать в этот дом можно было лишь по узенькой стремянке, и Антон Павлович отказался от такого рискованного путешествия.

И, наконец, совсем уж грубо, нарочито грубо повел себя деликатный, обходительный гость после того, как выслушал напыщенную приветственную речь морозовского управляющего:

— У вас, Константин Иванович, туалет не в порядке, брюки спереди не застегнуты,— произнес Чехов с открытой улыбкой, глядя управляющему в глаза.

Оживился усталый гость только в тенистой усадьбе. Напряжение официальных дней во Всеволодово-Вильво уступило место обычной добродушной атмосфере общения. Впечатлительному практиканту Тихонову Антон Павлович мягко растолковывал: