Дед умер молодым

Особенно нежен был Антон Павлович с хозяйскими дочками: одиннадцатилетней Машей и пятилетней Люлютой. Устроившись в березовой беседке над оврагом, он вслух читал девочкам свою «Каштанку», только что изданную в Москве отдельной книжкой с картинками. На титульном листе красовалась дарственная надпись: «Сестрам Морозовым Маше и Люлюте от дяди Антоши Чехонте».

— Теперь у нас новый дядюшка есть, понимаешь? — настойчиво втолковывала тоненькая непоседа Маша толстушке Люлюте, которая дичилась в присутствии взрослых.

То и дело Маша перебивала чтение:

— Ох как интересно, дядя Антоша, значит, ваша Каштанка в цирке стала артисткой... Я тоже буду артисткой — петь, танцевать... И еще рисовать учусь...

— Ну, а ты кем хочешь быть, малышка? — спросил Аптон Павлович младшую сестру.

Люлюта ответила:

— Мамой... У меня дети есть. Пойдемте домой, покажу.

— Что ж, пойдем,— Антон Павлович поднялся со скамьи, видимо готовый к осмотру Люлютиного кукольного семейства, когда в аллее, *ведущей от беседки к дому, показались Ольга Леонардовна и Зинаида Григорьевна.

— Вот вы где... Что, Антон Павлович, не утомили вас мои попрыгуньи?

— Помилуйте, Зинаида Григорьевна. Лучшего отдыха я и представить себе не могу,— улыбнулся Чехову вот жена подтвердит.

— Да, да, девчурки очаровательные,— поспешно сказала Книппер, глядя куда-то вдаль. И обратилась к мужу: — Если ты, Антон, по утреннему времени и в самом деле еще не устал, то, может быть, поедем на прогулку?

— Не возражаю,— как-то нехотя согласился Чехов.— Только зачем ехать? Пока не жарко, можно просто побродить по лесу...

И вопросительно глянул на хозяйку Покровского. Та сочла нужным уточнить:

— Пешком, думаю, далековато вам будет, Антон Павлович. Поедем на линейке.

— А куда, собственно? — спросил Чехов.

— Да в Киселево. Места, возможно, знакомые вам по врачебной практике.

— Что-то припоминаю.— Чехов, наморщив лоб, молча глянул на жену.

Та пояснила:

— Вот Зинаида Григорьевна говорит, что продается там имение Маклакова.

— Поехали,— согласился Чехов.

Вскоре линейка, запряженная парой рыжих, управляемая ухарем Евдокимом, покатила меж вековых берез, обрамляющих старую Котовскую дорогу. Проселок оказался пыльный, ухабистый. Линейку тряхнуло крепко — раз, другой, третий. Зинаида Григорьевна молча, как бы прося извинения, поглядывала на супругов Чеховых. Ольга Леонардовна морщилась. Антон Павлович, разглядывая деревья, шелестевшие листвой на ветру, говорил в задумчивости:

— Давненько, видать, посажены сии дерева, по екатерининскому указу, думаю... А колдобины на проселке сохранились, пожалуй, со времен Ивана Грозного... Эх, Россия-матушка...

Линейка свернула в поле, затем въехала в лес, густой, дышащий сыростью. Миновали тряскую гать через болото. И вот с высоты песчаного Киселевского обрыва над Малой Истрой открылась деревенька, за ней небогатая господская усадьба: деревянный дом с мезонином, липовая аллейка, ряды яблонь.

Почти вся семья Маклаковых находилась в эти дни в отъезде. Дома оказалась лишь старушка тетушка, помнящая, судя по всему, лучшие времена, в душе не согласная с намерением хозяина продавать кому-либо родовое гнездо. С Зинаидой Григорьевной она поздоровалась подчеркнуто официально, как с дамой хоть и знакомой, но, в сущности, чужой. Фамилия Чехов на нее особого впечатления не произвела. Это показалось Ольге Леонардовне обидным, а у Антона Павловича вызвало улыбку.

Гремя ключами, тетушка водила незваных гостей из комнаты в комнату. Всюду поскрипывали рассохшиеся полы, хлопали, болтаясь на несмазанных петлях, оконные рамы, шелушились высохшей, отставшей краской двери, мутнели непротертые стекла. И отчужденно, как-то даже осуждающе, смотрели фамильные портреты из потускневшей позолоты багетов.

— Сюда бы Бунина Ивана Алексеевича... Он бы тут уж погрустил всласть,— шепнул Антон Павлович Зинаиде Григорьевне, давая понять, что его, Чехова, весь этот обветшалый антураж мало трогает.

Зато Ольга Леонардовна умилялась и старым дубом, и заросшими травой дорожками и, проржавленным насквозь флюгером над давно не крашенной крышей.

— Ты, актриса, себя ведешь прямо как курсистка в музее древностей,— заметил жене Чехов.

— Ах, Антон, перестань насмешничать... Представь себе, какие закаты можно наблюдать с этого обрыва... А заливной луг! Воображаю, какое тут половодье весной. И главное, Антоша, воздух, тишина, покой, так тебе необходимые.

— Да, да, конечно,— согласился Антон Павлович и деловито осведомился у старушки тетушки: — А скажите, милостивая государыня, сколько тут до железнодорожной станции? Так, так, благодарю вас... Стало быть, добрых два часа в бричке трястись при дождливой погоде... если не утонешь в грязи.

Плохой погоды долго ждать не пришлось. Июльская духота вдруг разразилась грозой, часовым ливнем. Чехов молчал весь обратный путь, не реагируя ни на дождь, от которого не спасали раскрытые зонты, ни на громкое кучерское понукание, подгонявшее лошадей, тащивших линейку через разливанные моря жидкой грязи.