Деде Коркут

Турал слез с коня, поднял меч, но опустить не смог. Он увидел глаза Аруза, молящие о пощаде, вложил меч в ножны, вскочил на коня, поскакал. Аруз медленно приподнялся на локте, из последних сил наложил стрелу на лук, прицелился в удаляющегося Турала. Выстрелил. Стрела задела спину Турала, полилась алая кровь. Он обнял коня за шею, приник к его гриве, ноги его не оставили стремян, он остался на весу… Конь вынес раненого хозяина с поля битвы, поскакал в сторону гор. Увидев, что стрела достигла цели, Аруз довольно улыбнулся, но от боли рот его искривился, голова склонилась набок, он испустил дух.

На поле гибли джигиты. И конь Газана, и сам Газан были ранены.

Карабудаг погиб, Аман погиб, Дондар погиб.

И джигиты, и кони падали один за другим.

…Всадник под черным башлыком все еще вертелся на поле боя. Ему навстречу выехал джигит под белым башлыком, ударил его мечом, скинул с коня, хлынула кровь. Когда всадник под черным башлыком свалился на землю, башлык с его лица упал. Это был Ялынджык. Собрав последние силы, он вонзил копье в спину джигита под белым башлыком. Джигит упал с коня, растянулся на земле. Ялынджык умирал, но в смертный час он хотел узнать, кто убил его и кого убил он. Слабым движением руки он отвел с лица противника белую накидку. Это была Банучичек. Она умерла.

В тот же миг и Ялынджык испустил дух и, упав у ног Банучичек, стал недвижим.

Людские тела, конские туши каменели, превращались в статуи.

Однако и статуи теряли очертания, превращались в груды камня. Теперь на широком поле не осталось ничего, кроме причудливых каменных глыб.

Стоящий на вершине холма Деде Коркут плакал, закрыв лицо руками.

Конь Турала скакал, уносил хозяина далеко в горы.

Меж каменных груд на поле бродили плачущие девушки, женщины, старухи с распущенными волосами. Среди них была и статная Бурлахатун, и Гюнель. Женщины выкрикивали имена джигитов и причитали:

– О, Газан! О, Аруз! О, Аман! О, Карабудаг! О, Турал!..

Деде Коркут, сидя у своей могилы, играл на кобзе. Его повествование подошло к концу. Деде Коркут говорил:

– Где славные джигиты, о которых я поведал? Где те, кто твердил: весь мир – мой? Смерть взяла, а земля скрыла. За кем остался тленный мир? Земная жизнь, ты приходишь и уходишь. Твой конец – смерть, о земная жизнь! Старый Коркут, ты умираешь, знай это. Караван ушел, ты опоздал, знай это. Сколько ни живи, конец – смерть, исход – разлука…

Деде Коркут кончил говорить, отложил кобзу, спокойно посмотрел на свою могилу, медленно вошел в нее, лег. Из чащи лесной выползла пестрая змея и, шипя, поползла к могиле. Деде Коркут, закрыв глаза, ждал. Вдруг издалека послышались голоса, он поднял голову.

К нему шли старая женщина и юная девушка. У обеих волосы были растрепаны, обе плакали, причитали. Одна из них была статная Бурла-хатун, другая – Гюнель. Бурла-хатун заклинала:

Текут воды твои, гора Газылык. Пусть остановятся! Растут травы твои, гора Газылык. Пусть остановятся! Бегут олени твои, гора Газылык. Пусть остановятся! И природа покорялась материнскому заклятию: текущие воды пересыхали, травы желтели, цветы увядали, олени падали на бегу. Бурла-хатун говорила:

– Где ты, мой сын, мой Турал? Среди мертвых я тебя не нашла, среди раненых не сыскала. Рухнул ли ты с отвесных скал? Стал ли добычей льва в камышовых зарослях? Сын мой, сын, о, мой сын, где ты, знала бы я! Травы-чеснока я не вкушала, а утроба моя горит. Желтая змея меня не коснулась, а белое тело мое чахнет. Единственного сына моего не видать – рвется моя печень! Мало ли мне было горя с Газаном! Дал мне Господь горевать и о сыне. Стада красных верблюдов прошли. Прошли и их верблюжата с ревом. Моего верблюжонка я лишилась, реветь ли и мне? Табуны кавказских коней прошли. Прошли и их жеребята с ржанием. Моего жеребенка я лишилась, ржать ли и мне? Отары белых овец прошли. Прошли и их ягнята, блея. Моего ягненка я лишилась, блеять ли и мне? Сын мой, о, Господи, куда девался? Ответь хоть ты!

Они подошли к Деде Коркуту. Но Деде Коркут не смотрел на них. Деде смотрел – по ту сторону горы вороны и ястребы то взвивались в небо, то снова падали вниз. Деде Коркут сказал Бурле-хатун:

– Ханум, пойдем на солнечную сторону горы.

Они поднялись на вершину, спустились в долину. Увидели, что Турал лежит в ущелье. И конь с ним рядом.

Вороны-стервятники, привлеченные запахом крови, пытаются сесть на парня, но конь, брыкаясь, отгоняет их.

Бурла-хатун бросилась на тело своего сына.

Деде-Коркут осмотрел рану Турала.

– Ханум, не бойся этой раны, – молвил он. – От такой раны парень не умрет. Материнское молоко и горный цветок – вот снадобье для его раны.

Потом он сказал Гюнель:

– Дочка, поднимись на гору, нарви цветов, принеси и приложи к ране жениха.

Гюнель, прикрываясь от взоров горного пика чадрой, вскарабкалась по склону. Грудь горы была совершенно голой – ни травинки, ни цветочка. Сколько ни ходила Гюнель, ничего не нашла.

Бурла-хатун сдавила грудь, давно не знавшую молока. Молока не было. Снова сдавила. Молока не было. В третий раз сдавила. Закапало молоко, смешанное с кровью.

Мать брызнула три капли на губы Турала.